Старинный мрамор и корабли на рейде. Гордые тореадоры и мстительные цыгане. Шаловливые красавицы и Санчо Панса в образе монаха-расстриги. Худрук балета Московского музыкального театра им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко Лоран Илер поставил «Дон Кихота» Лео Минкуса. «Самый московский балет» зрители увидели в хореографии гражданина мира Рудольфа Нуреева.

Странствия «Дон Кихота»

Чингисхан танца впервые исполнил роль Базиля в «Дон Кихоте» в 1959 году в ленинградском ГАТОБе имени Кирова. Семью годами позже он поставил этот балет в Венской государственной опере. Костюмы и декорации выполнил Николас Георгиадис. Базиля Рудольф танцевал сам. В постановке он ориентировался на спектакль Киров-балета, но в основном на собственные амбиции. Показать, что танцовщик в классическом балете не слуга балерины, а величина самоценная, было главной его целью. В дальнейшем Нуреев переносил «Дон Кихота» в разные страны, а в 1981-м поставил его в Парижской опере. Эту версию и предложил станиславцам Лоран Илер.

«Дон Кихот» на Большой Дмитровке — первая постановка балетов Нуреева в России. Его у нас почитают как выдающегося танцовщика, но к хореографическим опытам относятся, мягко говоря, скептически.

— Он поставил «Дон Кихота» на себя, на свои возможности — очень интересные, но на свои. В меньшей степени это было сделано, чтобы обогатить новыми красками саму постановку, — так в беседе с «Известиями» оценила творческие потенции Нуреева народная артистка СССР Маргарита Дроздова.

Спектакль тем не менее получился ярким, броским и ожидаемо ориентированным на главного героя, хитроумного цирюльника. При первом взгляде на Базиля — Дениса Дмитриева восхищение соседствует с ужасом. Восхищает фактура: танцовщик высокий, стройный, длинноногий. Ужасает мысль о том, как эта красота падет под натиском нуреевской хореографии. Так уж повелось, что длинным конечностям она противопоказана... К чести артиста, борьба с текстом (иначе пока это взаимодействие не назовешь) протекает с переменным успехом. Ощущение слияния с движением не возникает, но и безнадежность (нет, никогда он это не станцует) отсутствует.

Зато одно удовольствие смотреть на Георги Смилевски (Эспада). Роль главного тореадора Нуреев для себя не предназначал. Наворотов там куда меньше, а возможности сконцентрироваться на образе — больше. В результате аристократичный Эспада затмевает не менее аристократичного Базиля, но это даже интересно. Два принца в демократичном балете — любопытный поворот концепции.

Что касается главной героини Китри (Ксения Шевцова), то ее союз с Базилем выглядит мезальянсом. Хотя, возможно, это тоже часть замысла Лорана Илера. Аристократ и простолюдинка — тут и до «Жизели» недалеко. Шутки шутками, но труппу можно поздравить. Балет — тяжелый. Поднять его, а подъем таки свершился, уже геройский труд.

Увлеченно и фальшиво

Музыка Лео Минкуса в этом «Дон Кихоте» звучит в редакции Джона Ланчберри. Знаток балетной специфики сотрудничал с такими мэтрами, как Кеннет Макмиллан и Фредерик Аштон. В том же МАМТе шел его «Майерлинг» с огнедышащим коктейлем из сочинений Ференца Листа, а по соседству в Большом — прелестная «Тщетная предосторожность», где благодаря искусной оркестровке щебетали птицы и шелестела листва.

В «Дон Кихоте» мастер поставил себе задачу сымитировать уличный оркестр, участники которого играют увлеченно, но фальшиво. Дирижер Тимур Зангиев почему-то принял ее к буквальному исполнению. Высокопрофессиональный коллектив МАМТа хрипел, визжал, завывал, гремел в лучших традициях похоронных бэндов. Хотя, сдается мне, мистер Ланчберри не предполагал, что музыканты разом забудут о том, чему их учили в консерватории, и все-таки надеялся на вкус к стилистической игре, да и просто элементарное чувство меры.

С пером во лбу

Самое яркое воспоминание этого вечера к спектаклю, к сожалению, отношения не имеет. Речь о выставке, посвященной Нурееву и развернувшейся во весь масштаб атриума. Организаторы — МАМТ и Французский институт в России. В основу экспозиции легли фотографии Франсетт Левье, Валентина Барановского и архив Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства. На входе посетителей встречает гигантский — размером в стену — портрет Рудольфа-корсара с орлиным пером во лбу и декоративной цепью на обнаженном торсе.

Две другие стены увешаны постерами с не менее эффектными сценическими позами. Центр зала отдан стендам с фотобиографией танцовщика. В его начале — снимки Рудольфа — ученика Ленинградского хореографического училища, в конце — изображение выступления смертельно больного артиста в Мариинском театре (1989 год, «Сильфида»: после почти 30-летнего перерыва «невозвращенец» в последний раз вышел на родную сцену). Снимков, неизвестных почитателям Рудольфа, в экспозиции почти нет, но есть экспрессия и драйв, соразмерные с ее героем.

Насколько соразмерно с Нуреевым было показанное на сцене? Пока артисты в процессе. Думаю, со временем, если Лоран Илер продолжит работу с труппой (контракт худрука завершается в 2020-м), любимые Рудольфом контрфорсы будут исполняться и восприниматься столь же непринужденно, как современная западная хореография. А она благодаря Илеру уже стала ни много ни мало визитной карточкой МАМТа. Но остается вопрос — стоит ли таких усилий сам спектакль.