Современный танец занимается не только и не столько созданием формы, сколько созданием поля для исследования. Полина Фенько, выпускница Утрехтского университета, изучает феномен социальной хореографии, задавая себе вопрос: где начинается тело другого человека и взаимодействие с ним? В интервью «Тезису» Полина рассказала, кто такой танц-драматург, как социальная хореография отражает общество и почему быть одновременно теоретиком и практиком — это более интересный способ жить.

В рубрике «Я исследую» мы публикуем рассказ молодых ученых от первого лица.

Я: Полина Фенько, магистр, танц-художница и танц-драматург
ГДЕ: СПбГУ, факультет свободных искусств и наук
Утрехтский университет (Universiteit Utrecht), факультет гуманитарных наук
ЧТО: Современный танец, танц-перформанс, социальная хореография.

Танец как метод взаимодействия с миром
Я родилась в Санкт-Петербурге и всю сознательную жизнь прожила там. Сначала я занималась классическим и народными танцами — на эмоциональном уровне мне безумно нравилось играть с разными характерами.

Так, в цыганском танце мне нравилось, что из-за тяжелых юбок центр тела находится ближе к земле и движения как бы стелющиеся — в них проявляются черты кочевнического образа жизни.

Полтора года я училась в Академии русского балета им. А. Я. Вагановой, потом перешла в школу Долгушина, которая была совмещена с общеобразовательной школой № 210. Ежегодные репетиции «Щелкунчика» и других адаптированных для нас спектаклей сделали мое детство сказочным.

Когда я заканчивала школу, у меня случилась травма колена, которая позволила взять паузу, чтобы поразмышлять, чем мне действительно хочется заниматься в будущем. Я поступила в Санкт-Петербургский государственный университет на факультет свободных искусств и наук, где можно было заниматься и историей искусств, и литературой, и философией, и теорией кино.

Мне интересно исследовать тело и коллективность. Тело, которое танцует, неотделимо от тела, в котором я живу.

Параллельно с учебой я стала открывать для себя современный танец. На третьем курсе я поехала по программе обмена в американский Bard College, где брала курсы в том числе по теории и практике современного танца. Их вели танцовщики компании Trisha Brown Company. Так я познакомилась с танцем постмодерн.

Раньше я была уверена, что мне надо точно определить свою профессиональную идентичность: либо теоретик, либо практик. Но за последние несколько лет я осознала, что важна не идентичность, а подход, метод взаимодействия с людьми и миром.

После начала войны, находясь в Голландии, я потеряла основной способ заработка в танцевальных проектах, поэтому работала в кафе и моделью на рисовальных классах. Я поняла, что для меня нет никакого конфликта в том, что это не связано с моей профессиональной деятельностью. Наоборот, я находила в этом интерес — и теоретический, и практический. В реальной жизни, даже больше чем в обособленных художественных процессах, мне интересно исследовать тело и коллективность. Тело, которое танцует, неотделимо от тела, в котором я живу.

Я стала понимать танец в расширенном смысле, не только как особую художественную форму, но и как концептуальную работу с телами во времени и пространстве. Почему я продолжаю танцевать? Потому что только в танце я могу постоянно трансформировать свое тело и движение, материализовывать свои фантазии здесь и сейчас. В реальной жизни я действую по определенным паттернам, количество которых лимитировано. Танец же расширяет количество этих паттернов. В целом, это более интересный, более интенсивный способ жить.

Меня интересует не тот танец, который занимается созданием новой хореографической лексики, а тот, который можно назвать «practice of worlding» (практика создания мира в мире).

Современный танец — это огромное поле. Как и левая политика, и феминизм, танец — это спектр. Важно иметь в виду, что современный танец включает в себя множество подходов. Меня интересует не тот танец, который занимается созданием новой хореографической лексики, а тот, который можно назвать «practice of worlding» (практика создания мира в мире). Он постоянно переизобретает способы двигаться, способы взаимодействовать с другими людьми и окружающей средой. Мне интересен тот танец, который использует тело, движение и сам танец как медиумы для исследования, нежели для создания хореографического перформанса как вещи в себе.

Танец как лакмусовая бумажка для общества
Меня всегда интересовало, как создается визуальный образ, поэтому я занималась историей визуального искусства. Обучение в Смольном устроено так, что я могла на первом курсе заниматься литературой, на последнем — философией, а третий и четвертый я посвятила изучению истории искусства.

Я писала диплом про танец как скульптуру — о методах конструирования особых ситуаций и физического опыта в пространстве музея.

На третьем курсе у меня сформировался интерес к современной скульптуре и инсталляции. Особенно мне нравилось изучать те работы, которые конструируют особую ситуацию, физический опыт. В итоге я писала диплом про танец как скульптуру — о методах конструирования особых ситуаций и физического опыта в пространстве музея. Это то, чем я занимаюсь сейчас как практик: организую классы, сессии, воркшопы, где моя задача — создать условия для возникновения танца.

После Смольного мне очень хотелось найти что-то на стыке танца и визуальных исследований. В Утрехтском университете я нашла программу по танц-драматургии, еще не очень понимая, что это такое. Сегодня для меня танц-драматург — это спектр: от психотерапевта до человека, который пишет заявки. Это фасилитатор, чьи обязанности проявляются в конкретном контексте, в диалоге с конкретным хореографом. Это человек, который помогает работе случиться, задавая правильные вопросы.

Одной из главных причин для поступления на эту программу были профессора. Мир танц-драматургии в основном захвачен сербскими и греческими женщинами-драматургами, которые работают по всему миру в самых разных танцевальных институциях. Мне была очень интересна деятельность Константины Георгелоу, танц-драматургини из Греции. Мне хотелось поучиться у Рози Брайдотти, философини, постгуманистки, подружки Донны Харауэй, и еще у пары человек, которыми я заинтересовалась. Хотелось поучиться у женщин, не только у мужчин.

В Утрехте у меня постоянно менялась тема исследования. Сначала она звучала как «Disabled Bodies as Cyborgs in Contemporary Dance Performance» («Тела людей с ограниченными возможностями как киборги в современном танцевальном перформансе»). Она была связана со сферами disability studies и critical disability studies — можно понимать disability как новую ability. Я использовала термин «киборг» Донны Харауэй для описания людей с ограниченными возможностями. Но в итоге я решилась работать с темой социальной хореографии, положившись скорее на художественную интуицию.

Мое исследование — попытка переосмысления социальной хореографии: одновременно и термина, и хореографического формата. Термин «социальная хореография» был придуман американским филологом Эндрю Хьюиттом и отсылал к телесному воплощению идеологии. Он видел, как в различных социальных хореографиях воплощается существующий социальный порядок, способ взаимодействия между людьми. В этом смысле социальная хореография была лакмусовой бумажкой, помогающей отследить, как устроено общество. Хьюитт связывал это с идеей теоретика Зигфрида Кракауэра о массовом орнаменте, который описывал фордистское общество через перспективу сверху: человек как маленький элемент большого механизма.

Социальная хореография как формат стала работать после практик нескольких хореографов, которые давали некие вербальные инструкции, чтобы хореографировать массы. Например, хореограф задает вопрос: «Идентифицируете ли вы себя как социального активиста?» — и предлагает участникам перформанса ответить физическим действием (пойти направо, налево или вперед).

Сама эта практика «хореографирования словами» относится к идее социальной хореографии Хьюитта. У меня был интерес переосмыслить это понятие: может ли социальная хореография существовать вне дисциплинарного порядка, когда постоянно кто-то хореографирует твоими движениями, может ли она перепридумать способы взаимодействия между людьми и средой.

В итоге я пришла к термину «перцептивная политика» — сконцентрировалась на микроуровне, предложив исследовать социальное на уровне соматики. Это метод восприятия тела «изнутри», микротанец через воображение.

Есть идея, например, Мишеля Фуко о «дисциплинируемом теле»: как властные структуры контролируют твое тело, как это проявляется на соматическом уровне. Мне же было интересно посмотреть, как это можно переосмыслить с точки зрения активисткой перспективы. Как на самом деле мы можем приобретать новые способы действовать и взаимодействовать друг с другом в рамках художественного формата социальной хореографии? Как это может влиять на наше взаимодействие в более глобальном смысле?

Когда я начала исследование, я поняла, что многие термины должны быть пересмотрены. Например, понятие «социального». Я взяла за основу тезис Бруно Латура о «социальном» не как о структурном концепте, а как о качественном. В итоге я пришла к термину «перцептивная политика» — сконцентрировалась на микроуровне, предложив исследовать социальное на уровне соматики. Это метод восприятия тела «изнутри», микротанец через воображение.

Еще важные для меня концепты — это хореополитика и хореодисциплинирование (термины Андре Лепеки). Идея хореодисциплинирования заключается в том, что хореография изначально была связана с дисциплинированным телом. Хореополитика же связана с попыткой если не освободиться от него, то хотя бы искать возможности для «вылупления» другого тела, менее подвластного дисциплинарному общественному порядку.

Нужно искать способы переизобретать жизнь в существующих условиях. Как говорит Брайан Массуми в своей книге «Политика аффекта», «мы знаем, что живем в катастрофе, но мы не можем жить в другом времени, поэтому нужно искать способы действовать именно в этой ситуации».

Изначально у меня было четыре перформанса для анализа, один из них был российский. Мне было важно исследовать столкновение российского и западного контекстов. Дело в том, что социальная хореография не должна восприниматься абстрактно, но должна быть очень констектуализированной. Социальная хореография, которая появляется в Боснии и Герцеговине, — это что-то очень определенное, отличное от социальной хореографии в Бельгии. В конце концов я решила оставить только один перформанс — российский.

Мое исследование помогает мне осмыслить реальность более качественно. Звучит громко, но нужно искать способы переизобретать жизнь в существующих условиях. Как говорит Брайан Массуми в своей книге «Политика аффекта», «мы знаем, что живем в катастрофе, но мы не можем жить в другом времени, поэтому нужно искать способы действовать именно в этой ситуации». Нужно искать способы прожить эту жизнь более интенсивно, более качественно. В ситуации полного кризиса, мне кажется, именно такое исследование помогает соединить микро- и макроуровень, вдохновляет на поиск ответа на вопрос: «Как жить дальше вместе».

Танец как опыт и опыт как танец
Когда я приехала в Утрехт, самым тяжелым оказалось отсутствие коллективности, к которой я привыкла. Для меня университет — это пространство для коллективного производства знания, такая интеллектуальная тусовка. В Смольном было много интересных людей, была студенческая солидарность. В Нидерландах не было ни коллективности, ни студенческой солидарности.

Второй важный пункт — бесконечные сложности с документами. Выяснилось, что странах с социалистическим прошлым все намного проще. Например, у моих друзей из Германии совершенно другой опыт: университеты там работают иначе, образование в основном бесплатное. В Нидерландах образование платное, но можно получить стипендию, хотя это очень сложно.

Есть огромный разрыв между людьми, которые занимаются в университете интеллектуальным трудом (профессора со своим представлением о том, как должно быть реализовано образование), и университетом как коммерческой структурой. Если вы собираетесь поехать учиться именно в Нидерланды, учитывайте, что это страна, ориентированная на капитал, на получение выгоды любыми способами. Люди зациклены только на деньгах. Я не была к такому готова.

В России я могла позволить себе растекаться по древу, а в Нидерландах есть запрос на очень конденсированный теоретический текст, где совершенно нет воды и очень понятная структура текста.

Несмотря на это, опыт учебы за границей был важным этапом взросления и отделения себя от привычной среды. Университет познакомил меня с совершенно иным способом изложения мысли. Например, в России я могла позволить себе растекаться по древу, а в Нидерландах есть запрос на очень конденсированный теоретический текст, где совершенно нет воды и очень понятная структура текста.

Для меня нет ничего важнее людей, с которыми я здесь познакомилась. Это одна из причин всего предприятия — желание столкнуться с другими взглядами и восприятиями, «подумать о другого», как говорит моя подруга. Очень важно вырывать себя из привычного контекста, потому что многие вещи, которые казались понятными и схваченными, ты ставишь под сомнение, находясь в новом контексте. Весь этот опыт сильно меня трансформировал и помог мне сформировать представление о том, что именно мне интересно и что я хочу делать.

Голландское правительство выплачивало всем по 1000 евро, но если ты одновременно и русская, и студентка, ты не попадаешь под эту выплату.

Нидерланды — многонациональная страна, и я не чувствовала себя некомфортно как иностранная студентка. Проблемы возникли с началом пандемии, когда я не могла зарабатывать фрилансом (перформансы, танц-классы, работа в музее). Голландское правительство выплачивало всем по 1000 евро, но если ты одновременно и русская, и студентка, ты не попадаешь под эту выплату. Тогда я стала понимать, что здесь очень локальное понимание мультикультурализма. Есть иммигранты, которым помогают и оказывают внимание, а есть категории граждан, которых правительство не замечает и не хочет замечать.

В начале войны было очень много неосторожных высказываний университета о будущем русских студентов. Некоторые преподаватели высказывали свои личные переживания о том, что нас могут отчислить. Нам приходили разные эмоциональные письма, часто не подтвержденные никакими фактами и распоряжениями. Но капитал, повторюсь, в Голландии владеет всем. Главная проблема оказалась в том, что были заблокированы карты, и мы остались без денег. Все, что смог предложить университет, — это кредит из фонда пожертвований.

Если подводить итог, я рада, что решилась на этот опыт. Он многое прояснил для меня как человека, исследователя и художника. Дальше мне хочется продолжать работать как танц-драматург. Это поле связано для меня и с теоретическим исследованием, и с участием в художественном процессе. Мне по-прежнему хочется заниматься и теорией, и практикой. Я танцовщица, драматург, исследовательница, танц-художница. Мне важно удерживать это многообразие профессиональных идентичностей, которые дополняют друг друга.