Московский академический Музыкальный театр им. К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко с глубоким прискорбием сообщает, что 23 января 2014 года на 83 году жизни скончалась народная артистка России Элеонора Евгеньевна Власова.

Предлагаемое интервью записано в 2011, в год 80-летия балерины.

Сегодня Элеонора Евгеньевна, практически, всеми забыта. Болеет. Но до сих пор, когда ее просят, консультирует коллег по поводу постановок, сценических решений. Правда, обращений все меньше... Профессионалы старшего поколения (уходящая натура), в большинстве своем, не востребованы. Она долго надеялась, что будет нужна родному театру. Но не случилось... В этот вечер в честь Элеоноры Власовой на сцену выйдет труппа театра. Но это очень запоздалое чествование, да и, практически, неорганизованное. Театр, в котором работала Власова, давно живет новыми именами. А она — перешла в ранг легенды...

Элеонора Власова никогда не рассказывала о своей жизни. Это интервью рождалось в муках, как поздний ребенок. Мы встречались несколько раз у нее дома. Она говорила часами и не могла остановиться, молодея у меня на глазах.

Воспоминания переносили ее в прошлое, заполненное любовью к жизни, балету, мужчинам. Эта любовь воплощалась во всех ее сценических образах. И эти образы боготворили мужчины. На сцене она танцевала главные партии и с мужчинами оставалась — главной. Главной и лучшей Эсмеральдой страны. Эсмеральдой, спасшей от казни чужого человека, осужденного поэта, согласившись выйти за него замуж...

— Елеонора Евгеньевна, ваше последнее официальное место работы — балетная школа в Чикаго. Все у вас было налажено — и «служба» и быт. Почему вы вернулись в Москву? На что надеялись? Ваши коллеги остаются в Америке и встречают старость в достойном окружении...

— Мне несвойственно преувеличивать свои достижения. И придумывать подвиги там, где их нет. Да, действительно, балетная Академия в Чикаго — это звучит заманчиво.
Когда ко мне домой заявился американец — агент, импресарио — не знаю, как правильно назвать и начал уговаривать меня поехать в Чикаго, чтобы преподавать в балетной школе, я ужасно растерялась. Как он меня нашел? Почему — меня? Оказывается, он по всей Москве искал высокопрофессионального педагога, обошел всех балетных людей, и ему порекомендовали меня, мол, лучшего педагога, чем Власова, не найти. Я спросила его: «Вы хорошо подумали? Знаете, сколько мне лет? Даже... не шестьдесят!». Его мой возраст не смутил, но, а я, тем не менее, решила подумать. Прошло месяца три. Все это время он мне названивал, а я никак не могла принять решение, пока мой друг Юрий Шерлинг не сказал мне: «Что ты все думаешь, думаешь, тебя в Америку приглашают, не в Африку. Не понравится, — вернешься».
Поехала. Встретили. Привезли. Надеялась увидеть профессиональную балетную школу, ведь они нашли и уговорили народную артистку! Школа оказалась размером в квартиру. Два человека, которые не имели никакого отношения к балету, открыли частную балетную школу с прицелом на эмигрантов, русскоязычных. Увидев этот детский сад, я сказала, что останусь только на один месяц. Но этот месяц, буквально, пролетел и меня уговорили остаться, сняли очень приличную квартиру, оплачивали все расходы, в том числе и лечение, да и детки, с которыми я начала заниматься, начали ко мне привыкать. Приходили в основном русскоязычные, были москвичи, которые видели мои спектакли. И приводили детишек своих и чужих. Я чувствовала себя ответственной за этих детей. В результате, задержалась на шесть лет. Подняла школу на высокий уровень. Выпустила несколько спектаклей. Адаптировалась к Америке. И... вернулась в Москву.

— Почему?

— На моем имени зарабатывали деньги. Детей приводили конкретно ко мне. Мой договор со школой заканчивался, и для того, чтобы не нарушать американские законы, надо было получить грин-карту. Заплатила деньги одному юристу, чтобы он помог с оформлением, но ничего у него не получалось. Я не знала, что и как надо делать.

— А ваши боссы из школы?

— Зачем им лишние хлопоты. Все что они задумывали, я уже сделала. Школа раскрутилась. А я — стала старше на шесть лет, вдруг, разболеюсь? Не легче ли, сбросить меня с весов? На готовенькое приехали новые педагоги. Меня никто не вытеснял, не увольнял, но я нутром почувствовала какое-то унижение, я перестала быть первым человеком, к слову которого все прислушивались. Я никогда не сдаю позиций. Собрала вещи и уехала. Без грин-карты и без денег. Потому что, пока жила в Чикаго, не экономила и все, что оставалось, отправляла родственникам в Россию. Все были уверены, что я вернулась миллионершей. Почему люди думают, что в Америке легко заработать?
Беда моя в том, что я, мягко говоря, немолодая балерина из бывшего СССР, в Чикаго оказалась абсолютно одна: не умела жить практично, крутиться, требовать, вкладывать, рассчитывать. Только на короткое время появился один человек, за занятия с его дочерью он обещал помогать мне, но наш контакт оборвали завистники. Не хочется погружать вас в житейские передряги.
Всюду конкуренция. Всюду борьба. Одиночке не выжить.

— В Москве у вас есть надежные друзья?

— Прежде всего, это мой бывший муж Юра Шерлинг. За советом, за помощью я всегда иду к нему. Есть очень близкая подруга Ляля — Людмила Павлова, бывшая балерина. Сегодня без нее я не мыслю свой жизни.

— Чем занялись по возвращению?

— Угодила в больницу с сердечным приступом. Кто был рядом? Конечно, Шерлинг. Конечно, Ляля. И когда понадобилась операция, он, не спросив меня, оплатил все расходы. Но даже не в этом дело. За этим стоят глубокие отношения и многолетняя дружба.
До сих пор.

— Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились, как стали мужем и женой?

— Он меня отвоевал у предыдущего мужа. Юра пришел к нам в театр работать и влюбился, уверена — не в меня — в мои роли. Я уже была балериной, танцевала «Эсмеральду», «Штраусиану», Лауренсию в балете «Дочь Кастилии», Нину в «Маскараде», Купаву в «Снегурочке»...

Из воспоминаний Юрия Шерлинга:
«Моя жена и первая, самая трудная любовь Элеонора Власова, прима-балерина театра им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, народная артистка РСФСР...
Отчетливо помню: дверь внезапно распахнулась, и в репетиционный зал вошла дама. Небрежно, прямо на пол, скинула с плеч шикарную скунсовую шубу. Невысокая, миниатюрная, скуластенькая, с яркими широко расставленными глазами, она направилась ко мне. Зеленая, под цвет глаз шляпа-чалма подчеркивала монгольский тип ее лица. Дама шла божественной, неземной походкой, почти не касаясь земли. Так ходят, точнее, двигаются йеменки. Все мое существо словно током пронзило.
— Здравствуйте, — легкая улыбка чуть тронула уголки ее чувственных губ. — Я ваш педагог-репетитор Элеонора Власова. Зовите меня просто Эллой.
Я промямлил в ответ что-то вроде: «Очень приятно... я рад...»
Смешинки мелькнули в ее больших зеленоватых глазах:
— Начнем работать, — и стала разбирать со мной роль Пьеро.
— Прежде всего, — объясняла она, — вы должны уяснить себе, что Пьеро не только итальянская маска дель-арте, а сложный психологический тип. Взаимоотношения их с Арлекином сравнимы с взаимоотношениями двух полярных тенденций, двух различных мировоззрений: алчного человека и бесхитростного кривляки. Элеонора не строила из себя философа, а простым, «земным» языком объясняла мне чувства Пьеро, Арлекина, Коломбины, будто комедия дель-арте — реальное событие. Артистизм Власовой был естественным, врожденным, и тем ценнее для меня был ее анализ, ее видение образа.

— Я чувствовала, с каким восторгом Юра прислушивается к моим советам, — продолжила свой рассказ Власова, — мне это нравилось, но у окружающих он вызывал чувство антагонизма. Шумный, упрямый, резкий — он всегда делал все по- своему. Был такой случай. Спектакль «Эсмеральда», мой выход на сцену, Шерлинг в это время работает на сцене, я выхожу, а он тут — же убегает... Куда вы думаете? В зал! Чтобы посмотреть на меня из зрительного зала. Все с этого фактически и началось. Ему объявили выговор, его затаскали по кабинетам, а я стала его защищать. Тогда мне комсомольским активом поручили повлиять на молодого артиста, чтобы он впредь не нарушал дисциплину, чтобы не срывал спектакли. Мы начали встречаться вне репетиций. Он меня провожал из дома в театр, из театра домой. В какой — то момент в моих руках оказался букет цветов, потом еще, затем начались очевидные ухаживания, Юра посвящал мне музыкальные произведения...
Под окном моего дома стоял телефонный автомат. Он там устроил пункт наблюдений. Он купил меня своим напором! Мы поженились, хотя весь театр меня отговаривал. «Не пара, — говорили, — да и молодой». Я ведь старше его на 13 лет. Не знаю — как он, я этого не чувствовала.

— От кого он вас увел? От главного балетмейстера? От режиссера? Директора?

— Не угадали. От красавца-мужчины, баритона Аркадия Талмазова. Никогда — ни дирижеры, ни режиссеры, ни балетмейстеры не были моими мужьями! Полная трудовая независимость! Хотя вы же понимаете, как часто роли уходили к их женам, любовницам, пассиям...

— Так ведь Талмазов был одним из самых высокооплачиваемых в стране певцов — это же ведущий баритон! Такая пара! И сбежали, можно сказать, к мальчишке в никуда...

— Я не помню, как и когда сказала Юре «да». Меня понесло куда-то, в каком-то вихре закружило...
В театре ходили слухи, что за мною кавалеры табунами ходят. На самом деле, мне всегда казалось, что на меня наши мужчины особого внимания не обращают. Одни гастроли, другие, а я одна да одна. Как потом выяснилось, боялись ко мне подходить, робели. Такой я им казалась гордой, неприступной. И напрасно. Я никогда не была заносчивой примой, чтобы кого-то к себе не подпустить или нагрубить. Первый раз я вышла замуж в двадцать лет за солиста Краснознаменного ансамбля. Мама только тихо спросила: «Не боишься за карьеру? Ведь он еврей». Второй — за Талмазова. Это я его выбрала, потому что он меня не замечал. Как же так? Решила его соблазнить. Как ни странно, получилось. Он сутками на лестничной площадке дежурил, ждал, когда я, выйду и, наконец, приму его. Чтобы любить, чтобы — ах! — этого у меня не было. Пожалуй, единственный мужчина, который не оробел и сам начал активно наступать, — Юра.

— Баритон вас просто так отпустил?

— Нет, конечно. Ему, красавцу- мужчине можно было изменять, но чтобы изменили ему... «Уезжай, — сказал, — куда хочешь, а квартира останется мне, я тебе за это денег дам». Никаких денег я так и не увидела, из двухкомнатной квартиры, которую нам дали с Талмазовым, переехала в каморку под лестницей — к Шерлингу и его маме.
Правда, достаточно скоро нам удалось влезть в кооператив, Шерлинг начал строить двухкомнатную квартиру. С тех пор я живу в этом доме — доме Большого театра. Сначала жили вместе. Потом разделились — у него своя квартира, у меня своя. Потом он уехал из этого дома, а я осталась.
Да, забыла вам сказать. Когда мы поженились, очень многие от меня отвернулись, некоторые даже дружить перестали. Практически, вся труппа была на стороне Талмазова. Из-за меня Шерлинга выживали из театра...

Из воспоминаний Юрия Шерлинга: Лучшую в мире свадьбу сыграла нам мама, 1966 г. Ясным апрельским днем 1966 года мы с Элеонорой вышли из ЗАГСа, разглядывая в своих паспортах казенные сиреневые печати — официальное свидетельство нашего бракосочетания. Я — муж. Элеонора — жена. Мог ли я мечтать о том, что Элеонора Власова станет не только моей возлюбленной, но и моей женой?! Она сама предложила узаконить наши отношения. «Хочу, чтобы ты принадлежал только мне», — сказала тогда Элла. Как же счастливы мы были! Лучшую в мире свадьбу сыграла нам мама в своей 16,75-метровой комнате! На белоснежной накрахмаленной скатерти (раньше у нас такой и не было) стояли хрустальные рюмки и бокалы (откуда они?), одолженные у соседей нарядные тарелки с деликатесами, дорогое вино. За двумя составленными столиками сидели все соседи нашей коммуналки и кричали нам, молодоженам, традиционное «Горько!».
«Все как у людей», — мимоходом прокомментировала мама и ночевать ушла к приятельнице, чтобы оставить молодых наедине.
К Элеоноре моя «Великая Шарлотта» относилась очень странно. Женщины дружили, когда я был в армии, а потом в психушке, и они боролись за меня. Но едва мама почувствовала в Элеоноре реальную претендентку на «свое место» в моем сердце, невзлюбила. Мама уважала в Элеоноре Власовой неординарную артистку, талантливую балерину, но не желала смириться с тем, что она стала женой ее единственного сына. «У меня никогда не будет внука», — жаловалась она приятельницам.
Вскоре после нашей свадьбы я предложил Элле танцевать вместе.
Она не дала мне договорить:
— Мужчина должен встать на ноги сам.
Я опешил:
— Не понимаю...
— Поймешь, — застегнула на руке браслет — мой свадебный подарок. И убежала в театр.
Нет, я категорически отказывался понимать! Элеонора?! Моя жена?! Развелась с Талмазовым, пренебрегла благополучной жизнью, стала притчей во языцех в артистических кругах. И все во имя нашей любви. Чтобы стать женой нищего, безработного юнца, ютиться в четырехметровой комнатушке-кладовке без окна. За стеной у ревнивой и взбалмошной свекрови. Не иметь возможности выспаться на собственной постели — а это погибель для балерины. Моя Элеонора могла мне так ответить?!
Позже понял: она была права.
А тогда озлился. Порвать с Элеонорой! Навсегда! Доказать, на что способен! Встану на ноги! Без ее помощи!
И я встал.

— Элеонора, вы были музой Шерлинга долгие годы, говорят, он ради вас совершал геройские поступки...

— И очень часто. Однажды на гастролях, прямо на сцене я «свернула» себе спину. Боль чудовищная, пришлось срочно ехать в больницу. Там сразу предложили операцию. Шерлинг категорически запретил оперироваться, чтобы не рисковать. Сделал себе что-то с ногой, чуть ли не поломал и уговорил врачей положить его в то же отделение. Как он это все проделал — не знаю. В общем, организовал полностью мое пребывание, как он считал нужным. Каждое утро присылал массажистку, она от пальчиков на ногах до кончиков волос делала мне массаж. Когда я приходила в бассейне на растяжку, он следил, чтобы все делали правильно, чтобы мне не навредили. Я ведь на тот момент оттанцевала всего 15 лет, если бы не Шерлинг — не было бы следующих пятнадцати. Этим я обязана ему.

— Почему же вы развелись?

— Мы прожили в браке 7 лет. Юра — человек очень ревнивый, ему стало казаться, что я ему изменяю, он терзал меня расспросами. И наступил момент, когда ревность привела его в такую ярость, что он меня ударил... Это был конец нашим отношениям. Я таких вещей не прощаю. И никаких объяснений. Замкнула рот. Одно слово — развод. «Нет» у меня звучит окончательно и бесповоротно. Он уговаривал. Грозился. Убьешь? Убей. Или отпусти...Не отпустил. Но я сама ушла...
С 1972 года начался новый период жизни — без Шерлинга.

— Современные девушки вряд — ли вас поймут. Снова, как в истории с Талмазовым, уйти с насиженного места, от ставшего на этот момент очень обеспеченным человеком Шерлинга. И куда? Если не ошибаюсь, вскоре вы снова связали свою жизнь с молодым мужчиной, причем с начинающим артистом балета...

— Дело разве в том, кто кого моложе, и кто богаче?! Я влюбилась. В мужчину или в его танец? Трудно разделить. Наверное, все-таки, в его танец. Так же, наверное, мужчины влюблялись в меня...Впервые я увидела Вадима Тедеева на выпускном в МАХУ (в хореографическом училище). Сегодня — он народный артист, известный педагог. Предложила Владимиру Павловичу Бурмейстеру взять молодого танцора в наш театр. Чутьем поняла, что он будет моим партером на сцене. Так и случилось. Мы много репетировали вместе, вместе выходили на сцену, и однажды на гастролях... свершилось. Начался долгий, мучительный и самый серьезный роман. Вадим младше меня на 15 лет. Это слишком много. Наверное, это и была настоящая любовь. С моей стороны. Но не с его.

— Как реагировал Шерлинг?

— После развода максимум года два мы не общались, а потом у нас наладились по-настоящему дружеские отношения. Часто работали вместе. Он приглашал меня в свои театры, группы. Юра всегда и во всех отношениях проявлял себя как настоящий мужчина. Через некоторое время после нашего развода я попросила его поставить номер.... На кого бы думали? На меня и Тедеева. Он поставил! В этом отношении он для меня был примером.
Много лет спустя Тедеев, в свою очередь, обратился ко мне с просьбой порепетировать с его женой, молодой балериной — «Эсмеральду», я согласилась. Все были потрясены.
«Зачем тебе это? — спрашивали. — Зачем помогать женщине, которая увела у тебя Вадима...?»

— Здесь, конечно, был бы уместен вопрос — как случилось, что он ушел к другой женщине, как вы это пережили?
Но я спрошу о другом: «Как вы, по характеру человек непостоянный, нетерпимый, сохранили преданность одному театру?».

— Если можно, начну издалека. Балета до хореографического училища я никогда не видела. Мама мечтала, чтобы я была опереточной актрисой. Потому что я пела. Но теперь, когда я вспоминаю себя — помню только балет. Заканчивала у Марьи Михайловны Леонтьевой, а приняла меня в свой класс Мария Алексеевна Кожухова. Прекрасные, известные педагоги. И я была одной из лучших учениц. Но поскольку у меня не было партийной мамы и блата, я осталась по окончанию училища с «открытым дипломом». Иди куда хочешь. Все решил случай. Шли мимо училища какие-то артисты, мы, выпускники, с ними разговорились, и они посоветовали нам пойти в театр Станиславского и Немировича Данченко. Мы, две девочки и три мальчика пришли в театр. После просмотра всех взяли. В театре, естественно, была жена главного балетмейстера и другие балерины...Меня долго не пускали на большую роль. Но через
через два года главный балетмейстер Владимир Бурмейстер приступил к постановке «Эсмеральды». К этому времени я где-то в чем — то проявила себя. И он объявил на общем собрании: «Я хочу попробовать Власову на главную роль». Вы представляете, какой шум поднялся в коллективе! И все-таки, вышла я на сцену Эсмеральдой! Потом было много других ролей —
и всюду неизменный успех.

— И до сих пор вас считают самой лучшей Эсмеральдой! Это греет

— Безусловно. Каждая актриса, балерина считает, что не все в своей жизни сыграла, что не все удалось. Так же и я. Однажды я впервые увидела себя со стороны, когда станцевала Адетту — Одилию в «Лебедином озере», в любительском фильме. И... поменяла мнение о себе. «А это неплохая балерина», — сказала я. До этого я относилась к себе весьма критично. И самым строгим критиком была моя любимая мама. Натура очень артистичная, эмоциональная, тонкая, глубоко чувствовавшая мое творчество на сцене, как и творчество вообще.

— Мы говорили о преданности театру...

— Три года я была претенденткой на первое освободившееся место в Большом театре. Ну как можно не мечтать о Большом! Мы, юные ученики балетной школы, участвовали в спектаклях Большого, и закулисный запах мне так врезался в нос, что, когда я уходила, мне делалось плохо, я чувствовала, что это мой родной запах, что мне надо быть там. Долго это меня мучило, очень долго.
Друзья отговаривали: «Зачем тебе туда, тебя так любит великий Бурмейстер. Его спектакли — это твои спектакли!». Наверное, если бы попала в Большой, жизнь сложилась бы по-другому. Там была своя игра, много ведущих балерин, много подножек. Мне, безусловно, повезло, что я попала к Бурмейстеру — он был единственным русским, советским балетмейстером, которого приглашали в лучшие театры мира — Лондон, Париж. И его «Лебединое озеро» более двадцати лет продержалось на сцене Гранд-опера. Он был гениальным балетмейстером. Громадная фигура в балете.
Помню 1956 год. Первые гастроли балетной труппы в Париже. И, не побоюсь этого слова, — ошеломляющий успех. И — перемена отношений к моей персоне. Меня, кажется, признали...во всем мире. И после этого в Советском союзе меня осчастливили званием заслуженной артистки.
Второй раз меня пригласили в Париж осенью 1964 года, когда проводился большой гала-концерт звезд советского балета. В группу тех, кто представлял СССР, входили в основном артисты Большого и Мариинского театров, а я должна была представлять наш театр. Заявка на участие в этом концерте пришла конкретно на меня в Министерство культуры, вот тут и пришлось сильно поволноваться. Я очень хотела танцевать с Марисом Лиепой. Большой театр отказал. Министерство отказало. Мне как будто специально предлагали тех, кто не подходит, кто не знает партий. Оставалось только отказаться от поездки. Какие-то схожие проблемы возникли и с Бессмертновой. Разгорелся скандал. Если наших фамилий не будет, концерт в Париже сорвется. Тогда мне вынуждены были предложить четырех партнеров из Большого. Я выбрала Геннадия Ледяху. За неделю выучили весь репертуар: «Снегурочку», «Жанну Дарк», «Эсмеральду». Доучивали в самолете, на пальцах. И победили! В результате Парижская Академия танца, возглавляемая Сержом Лифарем, присудила мне высшую балетную награду — Премию имени Анны Павловой и звание лучшей балерины мира за 1964 год, как говорят французы — этуаль, то есть звезда мирового балета. Тогда я познакомилась с великими танцовщиками Франции: Ивет Шовире, Мишель Рено, Атилио Лабис... Какой совпадение: в это время шел на экранах Парижа фильм «Эсмеральда» с Диной Лолобриджидой, с которой меня познакомили... Потом были гастроли на других крупнейших сценах мира...

— Любови — браки не мешали работе?

— Наоборот. Только помогали. Все мои страсти и чувства были со мной на сцене. Один шаг из кулисы на сцену — и начиналась главная жизнь. Это был мой мир. Я все время хотела танцевать! И танцевала более тридцати лет! Ни разу не вышла на сцену без грима, неаккуратной, неподготовленной. И за все эти годы — раза два, три побывала в отпуске. Время шло, я приближалась к пятидесяти, надо было думать о своей дальнейшей жизни. Но можно ли смотреть на балерину в 50 лет? Танцевать можно, смотреть — нельзя...
Я предполагала остаться в своем театре педагогом. Отказали. Но Министерство Культуры выделило репетиторскую ставку. Это было перед отпуском. А когда я вернулась, мою ставку директор театра отдал своей пассии. Я осталась не у дел. Но ненадолго. Наталья Ильинична Сац пригласила меня в Детский музыкальный театр, а Шерлинг позвал в свой театр «КЕМТ» (Камерный еврейский музыкальный) в качестве репетитора, причем не в форме — что он это делает для меня, а наоборот, умоляя помочь. В его же театре я станцевала свой последний балет, который специально к моему 50-летию поставил Шерлинг. И даже название соответствовало — «Последняя роль». Но вы это все знаете, Дина. Мы же с вами вместе работали в театре Шерлинга, там и познакомились.

Элеонора Евгеньева по моей просьбе принесла стопку газет. Про Париж. Пекин. Токио. Будапешт. Лондон. Тбилиси...
«14 ноября 1982 года балет „Последняя роль“ был показан на сцене Государственной грузинской филармонии. Зал, рассчитанный на три с половиной тысячи человек, был переполнен, зрители сидели даже в проходах между рядами. В Тбилиси, где великий Чабукиани создал первоклассную балетную школу, понимали и ценили это искусство. Перед началом спектакля под гром аплодисментов на сцену выплыла огромная гондола цветов, обвитая алой лентой с золотой надписью: „30 лет творческой деятельности и 50-летие“. Власова вышла на сцену и стояла перед гондолой, по лицу ее катились слезы — слезы счастья. Аплодисменты переросли в овацию, все встали, приветствуя Балерину».

— К слову сказать, в моем родном театре, для которого я завоевала премию Анны Павловой, мой юбилей не отмечался. Забыли, наверное. И 75 — летие не отмечалось. Опять, наверное, забыли. Или не захотели лишних хлопот. Все реже вспоминают...Вот теперь 80-летие, вспомнили...

— Чем могла быть наполнена ваша жизнь, если бы не балет?

— Балет и дал жизнь и отобрал жизнь. Чем я могла бы жить? Человеческими радостями, которых у меня было не очень много. У меня нет детей. Мой первый муж, когда я была беременна, привел меня к своей матери; меня положили в доме на стол и насильно сделали аборт...Мой второй муж за руку меня затащил меня в абортарий, не отпускал, чтобы не сбежала...Потом я не смогла уже иметь детей.

— С вами понятно, а почему они не хотели детей?

— Они любили во мне балерину.
«Ты балерина и тебе надо танцевать. Дети — не для тебя», — говорили мне. В отношении быта я была счастливой женщиной: «Твое дело танцевать, а не мыть посуду». Я никогда не готовили, не ухаживала за мужьями. Сначала все делала мама, в двадцать лет я вышла замуж, и сразу же первый муж освободил меня от кухни...

— Вы не так давно получили почетную награду — орден Дягилева «За заслуги перед русской культурой». Что вы испытали, когда вашу грудь украсила медаль?

— Все это слишком поздно. Я, наверное, может быть единственная народная артистка России, не получившая ни одного ордена, ни знака отличия от своей страны, Советского Союза, для которого я танцевала. Признаться, обидно.
Очень точно подметил Сенека: «Природа устроила так, что обиды помнятся больше, чем добре поступки. Обиды упорно держатся в памяти и ничего не помогает...».