Все началось в 1909 году, когда С. Дягилев впервые представил в Монте-Карло свою труппу Русский балет. Два года спустя труппа обосновалась в княжестве Монако, ставшем ее резиденцией и исследовательской лабораторией. В апреле 1911 года в театре Монте-Карло состоялась премьера шедевра М. Фокина "Видение розы" с участием легендарных Т. Карсавиной и В. Нижинского. 

В марте (1911 г) Вацлав и Бронислава Нижинские надолго распрощались с матерью. Они отправились в Монте-Карло — место сбора дягилевской труппы. Вьюжная петербургская весна странно вспоминалась в декорациях игорного дома Европы. Театр Монте-Карло был, как все здесь, комфортабелен, и как все, находился в ведении Казино. Построенный Шарлем Гарнье, архитектором Гранд-Опера, он стоял на террасе над морем. И море дышало озоном в открытые окна репетиционных помещений, отражалось в стекле ресторанной посуды, ночью было полно лунного света.

6 апреля 1911 года Дягилев открыл гастроли "Жизелью" с Карсавиной и Нижинским. Он мог бы выбрать начало поэффектнее, но понимал, что значит для Нижинского этот жест: недавно опозоренная роль должна была распахнуть двери в будущее, которое мнилось Дягилеву великолепным. Он знал, что многие видят в Нижинском только идеального исполнителя чужих воль, может быть, даже сам не был заранее уверен в успехе, и все же готов был тратить свой опыт, свою волю, свой дар художнических прозрений, чтобы разбудить интуицию самостоятельного творца. Он строил грандиозные планы, пристально следя за тем, что нарождалось и заявляло о себе в искусстве. Он знал: пути многих теперешних соратников скоро с его путем неминуемо разминутся, и видел Нижинского орудием разрыва.

Пока же, в этом сезоне, Нижинскому надо было залечить раны, забыться.

Потому "Жизель" поставили для открытия, несмотря на очевидный риск. Публика Монте-Карло не имела и сотой доли творческого снобизма парижской элиты. Зрители парижских дебютов ценили с позиций высокого искусства. В Монте-Карло центром притяжения была рулетка, и Дягилев, ставя свое дело на коммерческий лад, не случайно направился сюда. Аристократия и финансовая буржуазия, заполнившая во главе с принцем монакским театральный зал, желала развлекаться, испытывать сильные ощущения, подвергаться эпатажу, а "Жизель" не давала пищи ни для того, ни для другого, ни для третьего.

И все-таки "Жизель" приняли восторженно. Не потому лишь, что Дягилев позаботился подогреть интерес слухами о петербургском скандале. В игре Нижинского появились ноты, проникающие к любым сердцам. В заоблачные мечты его Альберта вторглась жизнь и взломала лирические заслоны между реальностью и поэзией. Теперь Альберт рыдал над трупом Жизели, трагически переживая свою вину. И просветленность второго акта возникала как следствие пережитого, как результат очищения страданием.

Тася Боткина, генерал Безобразов, Дягилев, Шура Боткина, Нижинский. Монте-Карло, 1911 год. Фото: Дневники

Шура и Тася Боткины, Дягилев, Нижинский. Монте-Карло, 1911 год. Фото: Дневники

Однако подлинный триумф принесли "Шехеразада" и особенно "Призрак розы".

В бело-синей комнате с двумя громадными окнами, открытыми в ночной сад, Карсавина в белом, украшенном широким воланом платье и в белом капоре, завязанном лентами под подбородком, явилась мечтой поэта 1830-х годов.А когда она задремала в кресле, за окном возникло и поплыло над всей этой девственной белизной волшебное существо.

Бакст и впрямь превратил танцовщика в душу цветка. В вечер премьеры художник пришел в уборную и наблюдал за тем, как на лилово-розовое трико стоящего перед зеркалом Нижинского нашивают лилово-розовые лепестки. Сам приладил на нем шапочку из таких же свисающих, плотно закрывших волосы лепестков. Он делал так потом перед каждым спектаклем, и говорили, что Василий нажил состояние, продавая "поклонницам таланта" смятые, выброшенные лепестки.

Карсавина и Нижинский танцевали, словно импровизировали. "Призрак розы" был создан для них, как "Умирающий лебедь" — для Анны Павловой. Их танец, технически в сущности несложный, создавал ту переливающуюся оттенками воздушную перспективу, что присуща живописи импрессионистов. Эта атмосфера улетучивалась вместе с последним аккордом музыки, чтобы разлиться вновь в каждом повторном спектакле. Но создать иллюзию могли только Карсавина и Нижинский: она — в недоговоренности пауз и поз, он — в тончайшей светописи движений, невесомых и неуловимых, воплощающих образ аромата, прикинувшегося юношей.

Через два месяца, в Париже, Кокто ухватил суть секрета, заметив, что Нижинский передает нечто невоплотимое — "наступление аромата". Он описал, как "гордый своей багряной неугомонностью" аромат "кружит в пленяющих вихрях, пропитывая кисею занавесей и обволакивая сновидицу вязким флером".

"Призрак розы" скоро попал на родину Нижинского в копиях добросовестных и талантливых исполнителей. Но копии, хотя к ним и прикасалась рука Фокина, не передавали поэзии оригинала в его одновременно рассеянной и интенсивной образности.

На сцене театра Монте-Карло был опробован еще "Нарцисс" — балет Черепнина и Бакста.