В 2015 году в «Балтийских сезонах» принимают участие пять коллективов. Но, как сказал на открытии художественный руководитель и генеральный продюсер Давид Смелянский, каждый ? это бриллиант в корону фестиваля.

Первый вечер знакомит неизбалованного балетом калининградского зрителя с современным, молодым и очень экспрессивным танцем.

Зал погружается в темноту. Затем на сцене тускло загорается одинокая лампа с абажуром — символ домашнего уюта и простого человеческого счастья. В следующие 20 минут перед зрителями разворачивается простая, но невероятная по выразительной силе история о любви и ненависти.

Согласно мифу Ясон бросает Медею ради царевны Креусы. Доведённая до отчаяния жена в порыве слепой мести убивает детей. Однако от заявленных мифологических героев в постановке театра «Балет Москва» остаются только абстрактные образы: мужчина и две женщины.

От сюжета взята только схематичная канва обстоятельств, а дальше ? полёт фантазии хореографа и танцовщиков, которые работают в тесной связке. Здесь нет жёстких рамок, классических позиций и строго выверенных положений рук и ног.

Хореограф не диктует свою волю, а скорее побуждает труппу к сотворчеству. Танцовщики из послушных кукол превращаются в драматических актёров, которые живут на сцене.

Когда Медея открывает балет первым соло, сразу, без компромиссов, не давая зрителю устроиться в кресле поудобнее и опомниться, зал затихает в недоумении.

Выразительные и свободные движения на грани физического и эмоционального срыва — в них оживает вся палитра человеческих чувств и настроений: радость и отчаяние, любовь и страдание, страсть и безумие. Спустя несколько мгновений зал уже дышит в такт.

Медея в исполнении Людмилы Доксомовой воплощает в себе вечную Женственность: она и беззащитна, и страшна в своём слепом гневе. Она вся ? призыв к любви, и её танец ? это мольба: «Не покидай, не уходи».

На сцене ? два таза с водой и стеклянные бутылки, которые жена заботливо отмывает, вновь и вновь отвергаемая мужем. Как будто в хрупком стекле застыла любовь Мужчины и Женщины, которую ещё можно сохранить и спасти.

Ясон Михаила Киршина представляется архетипом Мужского начала: он брутален и жесток, как и положено древним героям. Однако так же, как и Медея, горит огнём желания и страсти. Ясон то призывает жену к себе и с нежностью носит её на руках, будто вспоминая о прелестях молодой и беззаботной любви, то отталкивает её, не выдерживая укоров и упрёков.

Креуса — молодая, беззаботная девочка в детском платье. Она воплощает в себе и образ ребёнка, которого по сюжету должна убить собственная мать, и образ Молодой, которую так боится Жена. Та, Другая, оплетает мужчину своими чарами, и Ясон гонит её прочь, а потом снова призывает, поддаваясь сиюминутной страсти.

И вот в минуту отчаяния к Медее приходят её двойники, похожие на Эриний — мифических богинь мщения, символов неумолимого рока. Отвергнутая и обезумевшая жена приносит соперницу в жертву своей страсти.

На втором плане, в глубине и полумраке, Медея топит Креусу в тазу с водой. Брызги разлетаются во все стороны… Минута ? и всё кончено, смерть оказывается простой и будничной.

Медея как будто и не понимает, что она совершила, бежит навстречу Ясону, чтобы предъявить страшное доказательство любви… И вновь отвергнутая, вновь преданная любимым, теперь уже навеки замирает на полу под аплодисменты зала.

Второй акт, балет «Эквус», ? это ироничное и остроумное высказывание хореографов Анастасии Кадрулевой и Артёма Игнатьева обо всём, что обычно остаётся за сценой.

«Эквус» по-латыни ? лошадь. И «лошадиный труд танцора» труппа театра «Балет Москва» показала на сцене. Хореографа в либретто остроумно назвали Жокеем. Ему вручили шпагу, которой он машет направо и налево, призывая танцовщиков-лошадей к порядку. А они показывают зрителю, каких усилий стоит каждое движение, «пашут» у станка и (остроумная деталь) пьют воду из расставленных на сцене ведёр, как лошади.

Вместо отрепетированных показательных выступлений танцовщики показывают себя и даже приобретают голос.

У меня не получается двойной и всё тут! ? кричит безымянная Танцовщица, убегая от хореографа за кулисы.

А он, жестокий наставник, жокей-мучитель страдает в своём соло, страдает, но не может не танцевать, не может изменить своему призванию.

Движение оживает и становится самостоятельным действующим лицом балета. Танцовщики замирают, падают, чтобы подняться и вновь воплощать в себе стихию танца. Двойной и даже тройной пируэт, в конце концов, получается. Любовь Танцовщицы и Жокея-хореографа осталась за скобками, в то время как у калининградского зрителя с современным балетом состоялся роман.