Игорь Черневич - Заслуженный артист России, актер МДТ – Театра Европы. Игорь Черневич неизменно попадает в звездные спектакли Льва Додина: Вурм в «Коварстве и любви», Гаев в «Вишневом саде», в новом «Гамлете» артист сыграл Клавдия. Помимо театра артист регулярно снимается. Его новой работой в кино стала роль в историческом детективе «Контрибуция».

– Как вы считаете, каково место актера в современной общественной жизни?

– Миссия актера и миссия театра связаны. В театре есть удивительная возможность сопереживать и чувствовать вместе со многими людьми. Сама возможность видеть, что кого-то всерьез интересуют те же вопросы, что и тебя, дает силы, надежду. Иногда волей обстоятельств в жизни человек просто не может поделиться чем-то, но, приходя в театр, он видит и слышит, что нас, артистов, волнуют те же вопросы, и других зрителей в зале тоже. Это манящее чувство коллективного, живого сопереживания приходит только в театре. И оно очень важно для человека.

– А было в вашей творческой жизни чувство, когда выходишь на сцену и натыкаешься на стену зрительного зала?

– Нет, у меня такого не было. Идет спектакль, идет общение. А вот если говорить о приметах сегодняшнего времени, то в финале поднимаются камеры мобильных телефонов, которые снимают поклоны. Может быть, с людьми что-то и происходило во время спектакля, но все равно в финале что-то их заставляет каждый раз поднимать эти телефоны. Хотя не всегда. Совсем недавно у нас был спектакль «Жизнь и судьба». И, когда мы вышли на поклоны, вдруг я увидел живые, умные, заплаканные глаза наших зрителей и только два телефона.

Клавдий - Игорь Черневич, Гертруда -Ксения Раппопорт. «Гамлет»

А вот про непонимание и стену. Один спектакль я запомнил на всю жизнь. В небольшом городе мы играли спектакль «Клаустрофобия», я очень любил этот спектакль. Он был сделан по современной прозе, и там, конечно, были нецензурные выражения, так вот половина зала ушла во время спектакля, а когда мы закончили, стали уходить и остальные. Осталось примерно человек десять местной интеллигенции, которые, оборачиваясь на уходящих и беря их вину на себя, втрое громче кричали «Браво!!! Браво!!!» Им было стыдно за тех, кто ушел. У меня был восторг. В этом был вызов, конфликт настоящий и правильный. И то, что театр может вызывать и такие ответные реакции, – тоже здорово. Кстати, вышедшие во время спектакля зрители еще стояли в фойе, я услышал разговор двух тетей с «халами»: «Они на сцене ругаются матом, б…! Они ох… совсем! Они б…! матом ругаются на сцене б…!»

– В новой редакции «Вишневого сада» в МДТ вы неожиданно сыграли Гаева и получили за эту роль престижную актерскую премию им. В. Стржельчика. Расскажите немного об этой роли.

– Это может быть немного романтично и не совсем то, что имеет отношение к нынешнему спектаклю Льва Додина, но для меня Гаев – это художник, он отчасти и есть вишневый сад – старый, нелепый, прекрасный, увядающий, такой растущий сам по себе, живущий своими интересами. Сад ведь не знает, что его вырубят. Когда его вырубают, тогда он и гибнет. В каком-то смысле Гаев живет параллельно. Мне так интересно об этом думать. Повторюсь, что это не совсем имеет отношение к нашему спектаклю, у нас в действие вступают довольно серьезные силы, которые выбивают Гаева из этого состояния.

Ему некогда заниматься садом, у него есть клуб, куда он ездит разговаривать. Он говорит: «Завтра поеду еще раз поговорю». У него есть биллиард. У меня был период в жизни, когда я полтора года проводил в биллиардной как минимум часа по три, а иногда и по восемь, по десять. Сейчас мне даже трудно это представить. Но это целый мир. Я редко играл на деньги. Мне просто нравилось передвижение, атмосфера, зеленое сукно, шары, кий. В этом есть какой-то акт творчества. И новое время, которое пришло, Гаев практически не заметил. А оно пришло и раздавило его.

– Как вы считаете, современный театр способен повлиять на общество?

– Я не питаю иллюзий. В конце концов, никому не мешает посмотреть прекрасный спектакль и даже поплакать на нем, а потом выйти и послать кого-нибудь на три буквы или ударить, или сделать какую-нибудь гадость. Когда мы вспоминаем об искусстве и обществе, всегда возникает один и тот же стереотип: искусство воздействует на зрителя. Это, конечно, так, но тут есть и другая сторона. Театр – место, где прячутся и находят что-то люди, которые стоят на сцене и таким образом спасаются от того, что происходит на улице. Приведу пример из своей жизни. Когда мы репетировали «Бесов» во время путча 1991 года, у нас было реальное ощущение, что только театр может нас спасти, что нас уберегут эти стены. Не стоит искать в искусстве практическую пользу, нужно стараться начинать с себя: не делать гадостей, быть порядочным человеком. Влиять на детей, давать читать им правильные книжки. Трудно влиять на других людей, но если ты не рыкнешь в ответ, мир станет немного лучше.

– В вашей творческой биографии есть много персонажей, которые не то что рыкают, а убивают. Вы переиграли немало злодеев.

– Однажды после спектакля «Жизнь и судьба», где я играю сразу двух мерзавцев: один – уголовник, который унижает политических заключенных, а второй – функционер-стукач и антисемит в научном институте – я зашел в кафе неподалеку от театра. Ко мне подошла одна женщина, сказала, что смотрела спектакль, и поблагодарила: «Вы представили их такими ничтожествами, наверное, вы очень хороший человек». Это я не к тому, чтобы хвалиться, а к тому, что когда я показываю зло, я имею в виду обратное.

«В театре есть удивительная возможность сопереживать и чувствовать вместе со многими людьми. Сама возможность видеть, что кого-то всерьез интересуют те же вопросы, что и тебя, дает силы, надежду… Это манящее чувство коллективного, живого сопереживания приходит только в театре. И оно очень важно для человека».

А вообще в жанровом отношении злодеев играть интереснее. Доброта – она молчаливая, она никак не проявляется. Человек стоит, смотрит и спокойно говорит: «Тише, тише, успокойтесь, пожалуйста». Зритель этого не заметит, а зло – действенно, подвижно, обаятельно, энергично. А если по-серьезному, то есть такая поговорка: ищи в добром плохое, в плохом – хорошее. В хорошей литературе, если ты играешь отрицательного персонажа, то почти всегда есть этому какое-то оправдание в природе человеческой, а природа человеческая никого не может утешить, она звериная. Как сказал Голдинг: «Самый страшный из животных это, пожалуй, человек».

Гаев - Игорь Чернович,Варя -Елизавета Боярская, Аня-Екатерина Тарасова. «Вишневый зад»

– А вы стараетесь показать точки, в которых человек превращается в зверя?

– Я стремлюсь ответить на вопрос, что человека доводит до этого состояния? Воспитание? Социальный слой? Скажем, роль, которую я очень давно играю, лакей Жан из «Фрекен Жюли» Стриндберга. Там есть столкновение хозяйки и лакея. В Жане есть врожденная, лакейская зависть и подобострастие, боязнь того, кто наверху, а с другой стороны – огромная ненависть и огромное желание растоптать это до своего уровня. Или туда взобраться.

– Есть ли у вас мечты? О театре и, может быть, о жизни?

– Своевременный вопрос. Моя мечта в жизни связана с мечтой в театре. Сейчас мне хочется шагнуть в сторону, что-то еще попробовать, что-то самому придумать. Мне скоро полтинник, может, в силу этого захотелось что-то внутри себя сформулировать. Хочется поиграть, покривляться, поэкспериментировать, но не просто, а с какой-то новой целью.

– Игорь, скажите, чего, на ваш взгляд, нам не хватает в сегодняшней жизни?

– Есть огромный дефицит культуры. Он связан с кризисом гуманизма, такими понятиями как идеалы, принципы, порядочность. Нас чудовищно раздирает коррупция и смирение. Коррупционеры не становятся нерукопожатными, напротив, они уважаемы в обществе. Это говорит об искажении сознания. Правильно кто-то сказал, что культурный слой самый тонкий, пока он не входит в традиции народа, которые передаются из поколения в поколение. А когда он снят, то все можно, и происходит то, что происходит. Прекрасна просвещенная монархия, когда указом сверху культура распространяется. Сейчас, когда правит рынок, никакие телевизионные каналы не будут показывать в прайм-тайм серьезный умный фильм. Это проблема государственная. И пока мы не поймем, что нас спасти может только культура, падение в пропасть будет продолжаться.