О современном танце (его обычно называют contemporary dance) впервые заговорили в начале века в Германии, когда Рудольф фон Лабан, художник, путешественник, актер, танцевавший в каком-то французском ревю, вдруг начал серьезно экспериментировать с движением. Результатом и стал первый "манифест независимости танца" - независимости от сценического пространства, от содержания и длительности звучания музыки, от школы и техники и, само собой, от вкусов буржуазной публики. Танец выражает сам себя и творится здесь и сейчас. Новаторы так или иначе мечтали о "новых" танцовщиках: физически совершенных, всесторонне развитых и, разумеется, свободных. И создатель школы ритмопластики Эмиль Жак-Далькроз, и босоножка Айседора Дункан, и искавшая опору в восточных ритуалах американка Рут Сен-Дени.
В Германии утопия просуществовала недолго. Верный последователь Лабана Курт Йосс, создатель знаменитой школы "Фолькванг", вернул танец в театр, а классический тренаж - в школьные классы. Но, закрыв доступ в профессию босоногим дилетантам, он все же остался верен духу нового танца: личность важнее техники. Вскоре "закрыли", правда, и самого Йосса. Так же, как Лабан и Мари Вигман, создательница немецкого экспрессионистского танца, Йосс отказался сотрудничать с нацистами и покинул Германию. Едва наметившаяся линия модерна пресеклась и в России, где уже в 1924 году специальным декретом запретили деятельность всех пластических и ритмопластических студий. Прекратили свои эксперименты создатель эксцентрического танца Лев Лукин и автор знаменитых "танцев машин" Николай Фореггер. Многие ушли на эстраду и в оперетту (например, руководитель "Камерного балета" Касьян Голейзовский) или ставили физкультпарады на Красной площади. И только в Московском доме ученых до 50-х годов еще можно было встретить первых дунканисток, которым разрешили жить, но не позволили развиваться.
Modern dance выжил в Америке, после войны вернулся в Германию, а в Японии в начале 50-х появился танец "буто" (его создатель Тутсуми Хидзикато находился под большим влиянием не только американского модерна, но и экспериментов Вацлава Нижинского). Исполнители "буто" снова увели танец из театрального пространства и отказались от диктата хореографов. Тело босоногие импровизаторы уподобляли сосуду, который надо опустошить, освободить от всего личного, чтобы наполнить чем-то чужим, инородным, будь то дух дерева, сухого листа или старой женщины. Красота тела уже не имела никакого значения. "Буто" назвали "танцем тьмы" или "танцем теней".
В 50-е появляются первые космополиты, усвоившие уроки неоклассики, модерна, экспрессионизма и языческого "буто". Танцевальная среда формируется как транскультурная и транснациональная. Начинают сбываться мечты первых "модернистов-утопистов": возникает множество автономных пространств, индивидуальных способов высказывания. По мере стирания границ - географических, жанровых, национальных, языковых - исчезают и табу. Какой культуре принадлежит Иржи Килиан - чех по происхождению, англичанин по образованию и голландец по месту жительства? На каком языке говорит Уильям Форсайт, скрестивший модерн данс с уличным брейком и классическим балетом?
В отличие от балета в современном танце нет возрастных ограничений. В "буто" чем танцовщик старше, тем он мудрее и, следовательно, лучше. Иржи Килиан создал уникальную труппу "ветеранов": танцовщиков от сорока лет и "до смерти". Даже восьмидесятилетний классик танца модерн Мерс Каннингем все еще выходит на сцену.
В 70-е в Европе возрождается contemporary dance - забытый термин начала века. А с ним и право на дилетантизм. Внук известного энтомолога, режиссер и мистификатор Ян Фабр, не выучивший в жизни ни одного танцевального па, стал идеологом бельгийского contemporary dance. Танцем занялись представители самых разных профессий - от актеров и философов до физиков и садовников. Впрочем, и отцы-основатели танцевального модерна не были танцовщиками (Рудольф Лабан был художником и артистом, а Эмиль Жак-Далькроз - композитором и музыкантом). Нет в современном танце и четких требований к физическим данным исполнителя. Танцуют все - коротышки, долговязые, кривоногие, толстые и худые. Француз Филипп Декуфле, а за ним и Жозе Монтальво ввели в танец элементы балагана, цирка, паноптикума, в которых гротесковая или даже уродливая внешность артиста только приветствуется.
Посторонние
В России первые самородки-модернисты появились в конце 80-х - начале 90-х. Они вышли не из академических училищ, а из непрестижных институтов культуры, готовивших массовиков-затейников для работы на эстраде и в художественной самодеятельности. Пафоса они избегали, техникой классического танца не интересовались, движения предпочитали изобретать самостоятельно.
В Екатеринбурге Лев Шульман и Татьяна Баганова создали театр "Провинциальные танцы". Баганова как будто апеллировала к немецким экспрессионистам: от спектакля к спектаклю резкие, корявые движения подранков в грубых ботинках и нищенских одеждах становились все уродливее и при этом экономнее и отточеннее - словно танцовщики добивались совершенства в борьбе с невидимыми смирительными рубашками. Эпатажно и агрессивно заявил о себе пермский хореограф Евгений Панфилов. Он голышом выходил на сцену, обряжал танцовщиков в дамские юбки и сочинял шокирующие вариации на традиционные литературные сюжеты.
Приблизительно в это же время хореографией занялись совсем посторонние. Микробиолог Александр Кукин создал первую в Питере труппу танца модерн. В Москве появился "Кинетический театр" Александра Пепеляева - выпускника химфака МГУ и режиссерского курса Анатолия Васильева. Геннадий Абрамов, медик по образованию, прославившийся постановкой движения в спектаклях того же Васильева, создал "Класс экспрессивной пластики". Людей набирал с улицы - чтобы не знали, как "правильно" танцевать. Абрамов и Пепеляев и адаптировали для России метод, давно существующий на Западе: хореограф не столько ставит движение, сколько провоцирует личные реакции танцовщиков, работает как режиссер и автор концепции.
Непрофессионализм, которым позднее стали попрекать всех вышеперечисленных, вовсе не противоречил духу современного танца. В этом смысле российские авангардисты ничем не отличались от западных. Проблема, как выяснилось, в том, что удачливые хореографы-модернисты в России наперечет. Несмотря на огромный интерес к contemporary dance, распространившийся даже на глухую провинцию, современного танцевального мейнстрима у нас не возникло.
Путешествие из Волгограда в Москву
Прошлой осенью в Волгоград приехал испанский танцовщик и хореограф Пабло Вентура. На конференции "Голос художника", проходившей в рамках хореографического фестиваля, Вентура рассказывал, как сочинять танец с помощью компьютера. Зачарованный вниманием российских неофитов (какие компьютеры, когда денег нет даже на аудиоаппаратуру), испанец растрогался и вспомнил Валенсию начала 90-х: вот так же испанские авангардисты собирались и спорили о современном танце. Разницу Вентура почувствовал позже, когда увидел российскую продукцию - странное сочетание эстрадных клише и штампов модерна.
Тогда он и решил разобраться, какие они, эти русские: "На обратном пути я принимаю решение сдать билет на самолет и покупаю билет на поезд, чтобы разделить участь моих российских коллег. Двадцать два часа в поезде и много водкиг Я никогда в жизни столько не пил... После самого медленного путешествия в моей жизни мы наконец-то прибыли в Москву. Голова раскалывалась на части, а бедные ребята должны были ждать еще восемь часов, чтобы следующие двадцать четыре часа опять провести в поезде по пути в Пермь! Много приезжих с Запада, таких же, как я, пытаются научить их жить. И все-таки я задаю себе вопрос: что же я здесь делаю, пытаясь объяснить им, как нужно ставить танцы с компьютером? Ведь они пропустили всю историю модерна, постмодерна, постпостмодерна - назовите это как хотите. Начните с нуля, ребята, и, я уверен, вы придумаете что-нибудь интересное".
Возможно, придумают. Когда освоят компьютеры, самолеты и прочие блага цивилизации. Но лет сорок придется побродить по пустыне: поездить по бескрайним просторам Родины, из Петропавловска, к примеру, в Волгоград, чтобы дать одно-единственное представление, не получить за него ни копейки и, оглушив себя водкой, уехать обратно со всеми своими никому не нужными идеями.
Можно поехать в Саранск или Витебск и, заплатив деньги за аккредитацию, попробовать победить в конкурсном соревновании. Но погоду там делают бывшие "культурные" чиновники. Те, что еще вчера опекали конкурсы художественной самодеятельности. Contemporary dance от гимнастики они отличают с трудом, на танец смотрят как на "молодежный досуг", а артисты для них - детки с улицы. В Саранске их строят на "торжественную линейку", а в Витебске "прорабатывают" на секции критиков.
Проблема понятна давно и всем: не цензура нужна, не конкурсный отбор на основе непонятных критериев и не "руководящая роль". Нужны условия. Залы, сцены, налаженный образовательный процесс. Только пообещай это российским артистам, и они уже мчатся хоть на другой конец страны.
Дети лейтенанта Шмидта
Два года назад в том же Волгограде возникла структура, предложившая неофитам танцевального авангарда помощь. За небольшой взнос - всего двадцать долларов с частного лица и сто долларов с коллектива - вы становитесь членом российского отделения Всемирного танцевального альянса (ВТА). Если раз в год вы будете платить взносы, то ВТА подпишется под тем, что вы и так делаете совершенно самостоятельно. Возможно, с вами поделятся какой-то информацией, возможно, расскажут о вас за рубежом. Но скорее всего не станут делать ни того, ни другого, поскольку Всемирный танцевальный альянс - не рекламное агентство, не информационный центр и не коммерческая организация.
В Европе ВТА - что-то вроде клуба или профсоюза. Независимые танцовщики объединяются, чтобы отстаивать свои интересы: добиваться выгодных условий аренды залов и репетиционных помещений, решать социальные проблемы (касающиеся, например, пенсий или медицинских страховок), а также творческие (издание специальной литературы, организация фестивалей и мастер-классов и тому подобное). Но в России в альянс вступили не частные лица, как в Европе, а преимущественно организации - дирекции фестивалей, гастрольные агентства и даже Пермский институт культуры. То есть те, кто дает площадки для выступлений, залы для репетиций и решает, кого приглашать на то или иное мероприятие, а кого нет. Таким образом, из структуры, помогающей независимым артистам, ВТА превратился у нас в организацию, от которой танцовщики зависят. За свои же деньги.
Скажем, Ярославский фестиваль, который уже много лет существует на американские деньги, теперь почему-то проходит под эгидой танцевального альянса. Фестиваль в Саранске оплачивает правительство Мордовии, "идейное руководство" осуществляет сидящая в жюри верхушка ВТА.
Этим нехитрым способом ВТА получает доступ к фондам и дотациям - отечественным или зарубежным. Артисты же, продолжающие работать в условиях каменного века, в какой-то момент с удивлением обнаруживают: все, что они делают, оказывается, происходит благодаря Всемирному танцевальному альянсу.
Российский акцент
Проходящий сейчас в России фестиваль современного танца организован American Dance Festival. ADF обычно привозит в страны, где устраивает свои акции, педагогов и хореографов, а местных партнеров привлекает для того, чтобы они обеспечили возможность приехать тем, кто хочет поучиться в мастер-классах. Таким образом, занятия оказываются бесплатными, а миссия ADF, по существу, благотворительной.
Но у нас желающие поучиться - более 300 человек - приезжают и живут в Москве за свой счет. Получается, что мастер-классы ADF доступны только тем, кто может за них заплатить. То есть не начинающим танцовщикам, а уже утвердившимся в мире современного танца хореографам и артистам, которым нужен не ликбез, а "повышение квалификации" и связи.
Танцовщик - фигура для современного танца культовая - оказывается в российских условиях лишь безропотным инструментом для раскрутки проектов или получения дотаций. В этом смысле ему безразлично, "усыновит" ли его государство, частные лица или зарубежные миссионеры. Артист все равно ничего не получит: ни репетиционных залов, ни гонораров, ни диплома об образовании.
Процесс, разумеется, не заглохнет. Просто одни будут исправно платить взносы и выслушивать поучения полуграмотных функционеров. Другие - независимые, талантливые и информированные - пробиваться самостоятельно.
Ясно, что выпускники частной школы Николая Огрызкова в Москве, как и воспитанники екатеринбургского Центра современного искусства Льва Шульмана, скорее всего будут искать счастья в европейских труппах. Потому что в России дипломы частных школ модерна не признаются. Татьяна Баганова, получившая приз за лучшую хореографию на прошлогодней "Золотой маске", уже третий спектакль ставит за рубежом, а в родном Екатеринбурге ее труппа "Провинциальные танцы" борется, чтобы получить хотя бы статус народного коллектива. "Кинетический театр" Александра Пепеляева, получивший премию и грант на развитие от фестиваля в Сент-Дени, работает преимущественно за рубежом. "Класс экспрессивной пластики" Геннадия Абрамова практически распался после того, как его артистов пригласили участвовать в проекте немецкого хореографа Саши Вальц.
Идеи русских неофитов, конечно, пригодятся в Европе и Америке. У нас - энтузиасты, у них - технологии. У нас мифические альянсы и фантомные центры современной хореографии, у них - реальные школы, залы и гонорары.
Ольга ГЕРДТ
Фото Владимир ЛУПОВСКОЙ
Источник: ИТОГИ
Просмотров 5308