В эти дни выходит документальный фильм, посвященный Сергею Полунину. Он так и называется – “Танцовщик”. Главная его тема – бунт Полунина против принятых в сегодняшнем балете правил.

Как мальчик из Украины попал в Лондон?

Благодаря маме — это она придумала. Я к тому времени проучился в Киеве четыре года, мы снимали там комнату, жили с мамой вдвоем. До этого я занимался гимнастикой и в хореографическом училище был лучшим в классе. Как раз тогда выпускался Леня Сарафанов, и я почему-то думал: вот он будет звездой, я следующий, а после меня — никто. Так, в общем-то, и получилось. Мы сначала хотели ехать в Петербург, в Академию Вагановой, но там были такие трудности с гражданством, с жильем. А в Лондоне у мамы был знакомый, он разузнал, что нужно для поступления в школу Ковент-Гарден. Мы прислали туда видео моих занятий в классе, получили приглашение на просмотр, приехали — и меня тут же взяли в школу.

Вы в чужой стране, без знания языка, без родных, без друзей. Было тоскливо? Одиноко?

Учеба в Лондоне — мое самое счастливое время. Мы все — и иностранцы, и англичане — жили в Уайт-Лодж, королевском здании в парке. Я не учился общеобразовательным предметам — во-первых, не знал языка, во-вторых, уже прошел курс в Киеве. Я только танцевал. Вагановская система, по которой преподают в Киеве,— отличная база, поэтому в Лондоне мне все давалось легко. Но я много работал и сам: подсмотрю в интернете что-то интересное и пытаюсь повторить. По существу, все, что я делаю сейчас на сцене, я уже делал в школе. Ничего нового.

Вы — самый юный премьер в истории Королевского балета Ковент-Гарден. Вас взяли в труппу сразу солистом?

Нет, в кордебалет, но дали роль Золотого Божка в "Баядерке", а в массовых сценах занимали мало. Поэтому в первый год я редко появлялся в театре. Даже думал, что меня выгонят. Но на следующий год меня перевели в солисты, появилось много партий, много работы — и все как-то наладилось.

Вы легко адаптировались в труппе?

Нет. Сначала я, 17-летний, сидел в раздевалке для кордебалета с артистами, которые работали уже лет по 20, и они вовсе не хотели со мной общаться. Потом меня перевели в комнату к солистам, но там тоже мне были не очень рады. У меня почти не было друзей, один-два во всем Лондоне.

Один из них держал салон тату? Говорят, на паях с вами?

Да, он очень интересный человек. У него криминальное прошлое, ему даже банковскую карту было трудно сделать, тем более зарегистрировать салон. Я ему помог. Татуировки — моя страсть. Когда я был маленький, всегда рисовал что-то на себе — мне нравилось, как это выглядит. Потом сделал себе первую татуировку, потом захотелось еще и еще. Своего рода зависимость. Для меня это как боди-арт, как один из видов искусства.

Из Королевского балета вы ушли внезапно, чуть ли не накануне очередной постановки "Сна в летнюю ночь" Аштона. Почему?

В Королевской труппе артисты бесправны — им запрещалось все. Когда я рос, у меня была цель — стать лучшим танцором мира, танцевать в лучшем театре. И вот я ее почти достиг, а у меня ни денег, ни славы, ни свободы, ни удовольствия от того, что я делаю, ни выбора. Я не понимал: почему возможности премьера одного из лучших театров мира так ограничены? Почему меня не узнают на улице, почему я не могу сняться в рекламе, поработать на телевидении, поучаствовать в шоу? Я видел, что делал Барышников в Америке, и мне это казалось правильным. Я говорил об этом с Моникой Мейсон, тогдашним директором труппы, но это ничего не изменило. И я ушел из Ковент-Гарден.

Просто так, без нового контракта, без ангажемента?

Я хотел в Америку, мне казалось, что это страна огромных возможностей. И меня уже несколько лет звали в ABT (Американский балетный театр.— Weekend). Но когда я там появился, меня не захотели даже видеть. Я сам сделал ошибку: уйдя из Королевского балета, не сразу полетел в Нью-Йорк. И за эти три месяца газеты раздули такой скандал вокруг моего имени, что ABT просто не пожелал иметь со мной никакого дела. И тогда Игорь Зеленский — мы с ним месяцев за восемь до этого встретились на каком-то гала, разговорились, и он сразу показался очень близким мне по духу,— позвал меня к себе. Он — арт-директор Новосибирского балета и московского Музыкального театра Станиславского. Мне пришлось все начинать с нуля — ведь в России меня совсем не знали. Но я сразу попал в телепроект "Большой балет", это была быстрая и хорошая раскрутка.

В России вы достигли чего хотели — свободы выбора, денег, славы?

Ну, в общем, я свободен — танцую где хочу и что хочу. У меня много проектов помимо балета. В Лондоне состоится премьера полнометражного документального фильма обо мне, называется "Dancer". Фильм о роли семьи в становлении танцовщика, о жертвах, на которые приходится идти, о трудностях карьеры, о психологии артиста — с самого раннего детства. У меня сохранилась уникальная видеосъемка: меня снимали совсем маленького, еще в Херсоне, до переезда в Киев. Этот фильм покажут на фестивале в Нью-Йорке, потом в Берлине.

Тот знаменитый клип режиссера Лашапеля — "Take Me To Church" на музыку Хозиера, который за четыре дня собрал в интернете 3,5 миллиона просмотров — фрагмент фильма "Dancer"?

Да, мы снимали его на Гавайях в 2014 году, хореографию придумал я сам с моим приятелем за несколько дней. В то время я хотел совсем бросить балет, собирался поступить в актерскую школу в Лос-Анжелесе, и это был бы для меня последний танец в жизни. Думал, отснимусь быстренько и начну новую жизнь. Но все девять часов, пока шла съемка, я рыдал — так тяжело было на душе, и я не понимал, почему. В результате в актерскую школу пошел мой друг, а я продолжаю танцевать. Но и сниматься тоже. Лашапель пишет сценарий нового музыкального фильма со мной в главной роли. Роль танцевальная, почти без слов. Это 40-минутный фильм, съемки в Голливуде, там будут заняты очень серьезные артисты.

А как же балет?

Я хочу купить студию в Сербии, где я бы готовил свои балетные проекты и где могли бы работать другие солисты — в Сербии жизнь недорогая. А в Лондоне хочу создать фонд — Polunin Project, который помогал бы молодым танцовщикам освободиться от гнета театров. Почему оперные солисты могут петь в любой труппе, а солистов балета театры считают своей собственностью? В фонде собирается сильная команда во главе с опытным продюсером. Ее зовут Габриэль Тана, она дочь очень известного человека, который придумал систему ангажементов для футболистов, которая им позволила менять команды, дала возможность выбора и хороший заработок. У нас будут агенты и опытные юристы, которые не станут грабить танцовщиков, а дадут им свободу, чтобы они занимались только искусством, а не защитой своих прав.

А как насчет обязанностей? Вот осенью вы должны были танцевать в Ла Скала со Светланой Захаровой "Спящую красавицу" в редакции Ратманского, но незадолго до премьеры отказались, сославшись на травму?

Травма у меня действительно была. Другое дело, что, возможно, надо было бы все-таки приехать в Милан и попробовать станцевать с травмой. Честно говоря, у меня мозги встали на место только недавно, как-то внезапно я осознал, что нужно быть более ответственным. Отвечать за семью, за себя. В принципе, я всю жизнь вел себя как мальчик, никогда не хотел расти, легко загорался планами и быстро остывал: прокручивал их в воображении — и становилось уже неинтересно. Теперь думаю, что надо доводить дела до конца. Сейчас, например, я хочу танцевать только с Наташей Осиповой. Я считаю ее самой интересной балериной мира и за возможность танцевать с ней готов бороться до конца.

Наташа Осипова, похоже, тоже готова бороться — она отказалась танцевать "Манон" в Милане с другим партнером.

Все не так. Наташа просто просила сильного и надежного партнера, ей это было важно, ведь она несколько месяцев не танцевала из-за травмы. А ей отказали. Артиста всегда обвиняют во всех грехах, а на деле все не так. Но теперь, когда мы с ней решили танцевать вместе, мы будем отстаивать это повсюду — в Большом театре, в Ковент-Гарден, в Мюнхене. С Мюнхеном, думаю, проблем не будет, там будет арт-директором Игорь Зеленский. Там я станцую Красса — меня эта роль очень захватывает. Наташа, надеюсь, будет Эгиной. А потом можно станцевать и Спартака — это будет интересно.

Еще в прошлом году вы говорили, что вам интересно танцевать с разными балеринами — получаются разные спектакли.

Это было до встречи с Наташей. Я ведь, еще не познакомившись с ней, уже знал, что мы будем вместе. Сны видел... Не хотел с Наташей танцевать — оттягивал момент встречи до последнего. Потому что понимал, что, как только встретимся, это будет на всю жизнь. После первой же репетиции "Жизели" в Ла Скала я проснулся ночью и сказал себе: "Случилось". У нас было репетиций восемь. Я до этого долго не танцевал, все метался в поисках чего-то. Репетировать с Наташей было сложно, но очень интересно. У нас было в Ла Скала два спектакля и, конечно, все сразу заметили, что между нами что-то есть — настоящее чувство всегда видно со сцены. Многие потом подходили ко мне и говорили: "Ты так никогда ни на кого не смотрел". А я поймал себя на том, что действительно не смотрел — года четыре вообще не смотрел в глаза балеринам.