В пятницу выходит «Черная заря» дебютный альбом кирово-чепецкого рэпера Мак Сима Мгла, одного из главных фрешменов 2018 года, автора диких и безумных треков о мраке внутри. Николай Овчинников поговорил с Максимом Семушкиным (это настоящее имя музыканта) о жизни в русской провинции, отношении к СМИ, ставящим недуг впереди творчества, и одиночестве.

— Клип на «Черную зарю». Как ты его снимал?

— Сняли сперва в квартире мизансцену, потом в студии — с привидением и зеркалом, ну и последнюю самую сцену — она самая холодная — в поле. Вот эта девушка в моей метафоре — вдохновение, которое кто-то убивает постоянно.

— Кто убивает?

— Кто-то. Мысли, например. А я все-таки к ней [девушке как метафоре вдохновения] прихожу через все это дерьмо и воспламеняюсь. Девушке платье мама моя шила, за час (ухмыляется). Я люблю такую съемку, с коленок. По эмоциям, короче.

— Почему ты сам себе придумываешь клипы?

— Никто не может прочувствовать твои песни, кроме тебя. Я не сценарный исполнитель. Хотя даже в «Черной заре» прочувствовывается какой-нибудь сюжет, но не такой, что ты типа пришел, взял, положил, куда-то отнес — такого сценария наигранного нет. Он меня бр-р-р…

— Бесит?

— Да-да-да-да! Я хочу, чтобы колорит был, чтобы эмоция была, нерв был, чтобы они переходили в какую-то стадию. А так — никаких росписей. Может, есть такая песня, на которую можно снять сюжетное видео: вот, к примеру, «Феромоновый туман» [с нового альбома]. Если получится снять, там круто должно получиться.

— Какие-то видео ты смотрел перед съемками?

— Каждый день ты что-то смотришь. Может, меня это вхерачивает, потому что я фильмы с титрами смотрю, без звука. И когда ты смотришь без звука, у тебя голова им не занята. Ты сам себе придумываешь озвучку и сцены какие-то.

Мне нравятся клипы стритлайфовские, которые делают американцы. Последний клип Мика Милла — мощный трек. Это просто чисто на колорите. Съемка красивая. У нас такого колорита нет.

— А вместо этого вечная зима.

— Да, я считаю, что эту всю зиму надо переносить в звук. Мы утратили эту … [ерунду]. Вот, чего мне хочется [перенести зиму в звук]. Трэп-звучание может жить в России, но не так [как сейчас]. Для меня «Черная заря» — не рэп. Если бы я мог петь как Шевчук, то пел бы как Шевчук.

— А, так ты используешь вокодер (синтезатор речи, который часто применяют в хип-хопе и танцевальной музыке. — Прим. ред.).

— Да, для усиления. Усиления эмоций.

— Вот об этом хочу отдельно поговорить. У тебя, если послушать записи, голос постоянно будто какой-то искаженный. Звучит, будто его машина перемолола.

— Мои треки — они многоэтажные. Я могу в одном куплете использовать три разных интонации. Чтобы усилить эти эмоции, надо не просто нажать автотюн, мой голос пропускают через гитарный усилитель, через реверберацию. Как в последней части припева «Черной зари», например. Это дает голосу краску.

— Зачем?

— Усилить эмоции. Я обожаю эдлибы, я бы целый альбом на эдлибах записал. Если ты ставишь ревер, он звучит так, будто ребенок кричит в подвале, он тебя будет трогать, он может усилить предыдущую строчку. Это чисто интуитивно происходит.

— Не хватает эмоций внутри самого трека?

— Наоборот, все это накладывается друг на друга, в результате чего получается та самая композиция, понимаешь? При этом на моем новом альбоме эдлибов нет, я просто читаю. Тут ты идешь в лоб читаешь. Тут нет места для каких-то примочек.

— Я смотрю трек-листы твоих альбомов. Нет фитов…

— На альбоме будут фиты.

— Но раньше не было. Почему? Не хочется никого подпускать к своей музыке?

— Мне кажется, что они [другие исполнители] считают, что я не в их тарелке. Не в этой рэп-тарелке. Мол, я немного странненький.

Я общаюсь со многими [исполнителями]. Делать трек — абсолютно другая вещь. Мне вживую надо познакомиться. А вживую я еще мало с кем знаком. У меня есть фит мечты: три исполнителя и еще одна группа. О конкретном составе не скажу. Я должен от себя это предоставить. Я должен заставить людей поверить в эту идею. Я им должен написать куплет и хук со своей стороны. Расписать все. А так на сухую говорить: «Давайте запишем» — это не работает, мне кажется.

То, что я в стороне от всей этой рэп-индустрии, мне кажется, временно. Буду знакомиться, вот и все. 2 февраля я выступаю в Москве — там состав 044 ROSE, Courier. Рэпчина, короче. Я когда увидел список, то понял: это не моя сфера. Это вечеринка в два часа ночи, куда люди приходят … [развлечься]. И я в эту музыку просто не попадаю. Это не делает меня типа в стороне или их в стороне от меня. Это не значит, что их музыка плохая.

— Ты говорил, что мечтал записать фит с Монеточкой. Пытался связаться?

— Я готовлю этот трек, … [черт побери]. Я тут тоже хочу подойти с этой стороны грамотно. Ведь Монеточка сейчас самая-самая. Ей писали, наверное, все рэперы на Руси. У меня есть примерное видение [трека с ней], но пока этой демки не существует.

— На обложке сингла «Не теряй меня, ма» — твоя мама?

— Да

— И голос ее во вступлении?

— Да. Записывали вот так, как ты сидишь. Я не говорил про диктофон, конечно.

— Она так и не посмотрела твои клипы?

— У нее нет айфона, она старой школы. У нее подруги с планшетами иногда показывают.

— И что она говорила?

— «Смотрела твой клип. Ты страшненький». Вот недавно тетя звонила. Говорит: «Максимушка. Ты, конечно, талантливый, все дела, но ты хоть немного повеселее будь. Мне страшно за тебя».

— Ты говорил, что свалил из родного Кирово-Чепецка, потому что там, мол, жизни нет.

— На самом деле, нет. Есть там жизнь, хватит лгать себе. Просто та же самая тарелка случилась. Я не мог пойти на завод. Ну не мог … [ни фига]! Я не мог пойти в училище, в ПТУ.

У нас в Кирово-Чепецке можно было неплохо в «Связном» заработать. Три точки там или две. А я не умею обслуживать людей. У меня еще слухового аппарата не было (Максим — слабослышащий. — Прим. ред.), а там надо было учиться. А у нас была студия, я начал сводить, мастерить треки, понимал: че-то, короче, не то, надо выходить на новый уровень, раскрывать себя. В Кировской области это нельзя сделать. Иногда надо отойти от своего очага, чтобы увидеть, как он горит. Вот тут я в Питере вижу его сильнее: как он горит и потухает — я про город свой.

— Кирово-Чепецк — какой он?

— Привезти вас всех туда, что ли? Да нормальный он: дома, люди, 60 тысяч населения. Только зимой мрак, желтый фонарный свет. Я вот не понимаю, почему у нас в России в желтый всё … [фигачат]? Типа привычка такая, что ли? Желтые фонари, желтые дома, желтый снег.

— Почти все тексты про тебя были с заголовком про «слабослышащего рэпера».

— Я не знаю, почему об этом постоянно пишут. Я … [офигею], если после того, как я выпущу дебютный альбом, они [журналисты] опять напишут «слабослышащий рэпер». Я тогда в черный список все СМИ … [на фиг] добавлю. Может, им кажется, что это типа в плюс мне. Типа как Рей Чарлз слепой. Я когда интервью давал, было у меня условие: «Про слух вообще ничего». Выходит статья с заголовком «Слабослышащий рэпер дал нам интервью». … [кошмар] … [нафиг].

Мне кажется, это само отойдет. В конце концов творчество победит над всей этой … [фигней]. А кому там надо будет узнать биографию, они найдут эти интервью.

— Жалость людей раздражает?

— Да, раздражает. Вообще. Я говорил много раз: отстаньте вы, у всех есть свои болячки. В самом первом интервью в телеграме я рассказал всю историю не в том духе, что, мол, пацан, я, короче, сижу и у меня проблемы со слухом. Я ему просто ответил на вопрос: «Что делает твое звучание именно таким?» Я сказал: «Ну, может, потому что я слышу звук немного иначе», и оттуда уже вот это все пошло.

— Ты говорил, что записываешь что-то новое? Что?

— Что-то другое.

— Не хип-хоп?

— Не. Хип-хоп. Не знаю… Я бэнгером считаю какие-то мощные треки по энергетике. Вот, мне кажется, я пишу такое. Может, потому что я на альбоме высказался по полной, и сейчас другая история. Язык развернулся в другой угол немножко. Я там не говорю про «сук», вот это все. Если у меня это начнется, то я из музыки уйду … [на фиг]. Хотя нет, так слишком пафосно. Ну, короче, мне нужна будет передышка. Если начну читать, сколько у меня концертов в день, и вот эту … [фигню] всё, то мне надо будет свалить [на время из музыке]. И любому надо свалить в таком случае. Это не музыкальный нерв ни разу. У меня есть некоторая претензия, внутренние бифы ко многим артистам. Придет время — может быть, их озвучу. Это будет такой взгляд человека, который долго смотрел на них со стороны.

— Что не так с русским рэпом?

— Да сейчас с ним все … [хорошо]. Я рад, что появляются артисты и делают не рэп, а просто рассказывают свои истории какие-то.

— Ну а какие артисты? Ты в интервью почти никого из коллег по русскому рэпу не упоминаешь.

— Я всех хвалю. Мне нравится у некоторых поведение вне музыки. Вот, к примеру, Оксимирон. Он уже более трех лет не выпускает альбом. Такой выдержки для человека, который всегда находится в центре внимания, не было ни у кого. И он делает фантастические вещи прямо сейчас. Он как Земфира. Земфира не выпускает десять лет альбом, а потом выпускает — и все! Кстати, мне не нравится, как она погнала на Гречку, на Монеточку. Это старческая … [фигня].

Оксимирон делает альбомы на десятилетия. Он смотрит на все, что сейчас происходит. Либо это будет провал, и он что-то дропнет на эмоциях. Мне нравятся такие нехвастуны.

— А Оксимирон разве не хвастун?

— Ну а чем он хвастается?

— Почти в каждом треке из последних говорит, как сам всего добился.

— Так-так, надо послушать. Это то, что с Порши выходило?

— Да, и сюда же разговоры про переворот игры.

— Я надеюсь, что он еще второй раз перевернет игру. Мне нравятся нехвастуны не в плане медийности, а в плане того, что у них есть все эти деньги, но не показывают это. Скромность банды Скриптонита мне нравится. Мне нравятся группировки, которые ведут себя скромно, а когда что-то выпускают — все садятся на задницу.

— У тебя первый концерт завтра (разговор состоялся 26 января. — Прим. ред.). Ты не выступал до этого вообще под своим нынешним именем. Почему только сейчас?

— Мне кажется, что я только сейчас подошел морально к этому. Я как только засобирался на первый концерт, мне посыпались предложения и о других выступлениях.

— А до этого — боялся или не хотел?

— Не был готов. Не было материала для сцены. Сейчас я психологически готов и рвусь на сцену, потому что я хочу посмотреть на себя [со стороны].

— Ты очень много в своих видео и фото используешь вуали, маски, очки. Это останется и концертах?

— Завтра будет кое-что. Это все не клоунская … [фигня]. Это часть состояния моего. Я чувствую, что завтра я должен выйти на сцену в кое-каком образе, поэтому выйду. В начале я должен буду немного закрыться, как кокон, пройдут две песни, на третьей я этот кокон снимаю — и все. Ты выкатываешься в коконе, а потом расцветаешь.

— Когда ты решил заняться музыкой и почему?

— Да у меня каждый день вопрос: занимаюсь ли я музыкой. Такие упадки в состоянии. Мол, это не твое. Нервяки, нервозное какое-то состояние. Например, тебе не может прийти последняя строчка в куплете.

— И это бесит, да?

— Выводит, короче. А потом когда строчка досочиняется, это заводит. И это состояние…

— Часто такое бывает?

— Терзания по пятьсот раз в день.

— Ужасно!

— Нет. Это прогресс. Если бы меня не терзало, я бы считал, сколько у меня концертов в день. Тут речь не только о тексте, а о каких-то движениях в музыке вообще.

— И все-таки: когда ты решил заняться музыкой?

— Импульс был еще в школе. Может, влияние старших. Может, влияние улиц. Ты хотел о них рассказать. Ты такой пацан, хочешь собрать своих пацанов, вы хотите рассказать об этих райончиках. А может, это что-то эгоистичное. Ты слушаешь других и хочешь что-то свое делать. Это эстафета, в которой ты хочешь победить.

Была у нас в городе группа New Bronx, охерительная. Единственная из Кирово-Чепецка, которая что-то принесла в музыку. И ты такой слушаешь их и думаешь:«Я могу сделать лучше».

— Ты с ними общался?

— Да, мы с ними в школе как-то выступали. Помню, один из них сказал: держи микрофон не так (показывает как держат микрофон параллельно телу эстрадные певцы), а вот так (показывает, как обычно держат микрофон рэперы). Мы репетировали для какого-то школьного праздника. У меня даже есть записи, где я фристайлю. Великий фристайл! Я там обсираю старших и все такое.

— Это был твой первый концерт?

— Да. А раньше я вообще сам себя дома снимал — типа на цифровик (цифровой фотоаппарат. — Прим. ред.). Ставишь его на полку и снимаешь.

Раньше мы брали минуса у кого-то, мы не покупали. Косили под американцев, но ты же понимаешь, что в Кирово-Чепецк музыка доходит с опозданием.

— Где вы ее доставали вообще?

— Был ларек на рынке с дисками. Когда появился интернет, а у меня компа не было, мой друг находил какие-то записи и давал мне. По телику еще [смотрел видео]. Но я понимал, что то, что приходит в столицу, в провинцию приходит через полгода-год.

Мой первый диск — где я его надыбал, … [фиг] знает — был Пи Дидди, Bad Boy Records (лейбл Пи Дидди. — Прим. ред.), вся банда. По городу всем таскал, говорил: «Включите, вот это стиль, вот это стиль». А потом я увидел его могучие танцы, его движения на сцене, ха-ха.

— Кстати, о танцах. Пластике для своих клипов ты где-то учился?

— Не, интуитивно все. Есть треки, под которые ты хочешь … [вылезти] из своего тела. Вот эти [движения] руки — ты читаешь, они меня отвлекают от текста. У меня с памятью беда, и когда я двигаю руками, текст подсознательно приходит, мне его легче вспоминать.

— Ты уже в «Афише Видео» говорил, что у тебя пока не выходят позитивные песни…

— Ну а что такое «позитивные песни»? У меня вот на альбоме будут песни, позитивные чисто для меня.

— А песня «Человек немножко псих» про карася?

— А она разве такая? Она про золотую рыбку. Я сегодня купил карася. Карася и баллончик краски. А на хер искать рыбку, если можно просто покрасить. Мы искусственно себе что-то придумываем. Короче, невеселая песня. Самая веселая песня для меня это «Беломазый». В бите какая-то воздушность, что ли.

— Ты в интервью The Flow говорил про Mike WiLL Made-It. А есть еще кто-то из продюсеров, чей звук тебе нравится?

— (Долгая пауза.) Ты слушал музыку Дэвида Линча?

— Да.

— Я … [офигел], я выпал, когда услышал его записи. У него интересная обработка песен, своеобразная. Вообще про продюсеров… Я бы хотел такого чувака, который делает синт, вставляет бас, который весит тонну, разбавляет это все меланхоличной нотой. Есть у меня видение.

— Что такое русский звук?

— Русский звук ищет себя. Русский звук был Гуф, «ДДТ», «Алиса». Мы потеряли эту холодность. Мы живем в … [чертовой] холодной стране. Почему мы делаем этот трэп. У нас есть свое звучание. Может, если мы начнем делать свое звучание, нас тогда полюбят там [за рубежом]?

— Ты упомянул «ДДТ». Русский рок слушал в детстве?

— Много. У меня папа пьяный много чего пел на кухне. От этого все пошло. Я люблю такое послушать, по именам меня не спрашивай, я их плохо помню. Короче, я не люблю, когда расколбас, когда рок … [фигачит]. Я люблю, чтобы я понимал текст, чтобы послушать по интонации.

— А Летова?

— Не очень. Почему-то нет, мне надо прийти к этому. Мне подача не понравилась. Сейчас по звучанию мне ближе старые песни того же «ДДТ», вся эта рок-романтика. Мне не нравится, когда вот это все тр-р-р-р-р-р-р, у меня и так напряжение с ушами, а еще такое. Это отталкивает. Может, потому что Кирово-Чепецк — это такое спокойное место. Музыка там гарантированно живет. Она там родилась, в таких провинциальных местах, эта романтичная, холодная музыка. Там не надо про политику говорить, про президента — они другими словами скажут, и ты поймешь, кто президент. Меня бесит, когда говорят в лоб. Это такая чувствительная … [фигня].

— И последний вопрос. Ты в интро к одному из треков говоришь собеседнице, что тебя не надо беспокоить, что к тебе какое-то время лучше не лезть, что, если залезть к тебе в голову, можно к черту сгореть. Это ты реально про себя?

— Да, когда дистанции нет, когда лезешь в голову, я начинаю отталкиваться от этого человека, потом вряд ли как-то приду к нему. Может, это эгоистичная … [фигня], но вот так. Мне не нравится, когда лезут в меня. Я сам с собой разберусь, что-то случилось, я через три часа лучше приду, и займемся другими темами. А если кто-то лезет в голову, то я начинаю вот так (громко стучит пальцами по столу). В голове — песни. Я не знаю, хорошо ли это.